Некоторое время все молчали, и рев огня был единственным звуком под раскинувшимся над ними бездонным небом; наконец Байрон вымученно улыбнулся. ― Я всегда знал, что ты язычник, ― сказал он Трелони, но не знал, что ты был языческим жрецом. В глазах у Байрона блеснули слезы, а голос ломался, когда он прибавил: ― Ты… хорошо все сказал.
Фуринье ― Похороны Перси Биши ШеллиХант по горячему песку направился обратно к карете, а Трелони отошел по другую сторону огня. Байрон, очевидно сконфуженный тем, что выказал свои эмоции, щурясь, огляделся вокруг, словно кто-нибудь сказал что-то, что могло быть истолковано им как вызов. Кроуфорд смотрел на горящее тело.
― Я думаю, это сердце, ― сказал он.
― Что это? ― воинственно спросил Байрон. ― О. Он глубоко вдохнул и выдохнул, затем потер глаза. ― Хорошо ― но почему?
Кроуфорд кивнул на пылающий огонь. ― Оно почернело, но не сгорает ― хотя ребра вокруг него обвалились внутрь. «И еще, лишь когда я смотрю на него, ― подумал он, ― меня охватывает это чувство космической неправильности».
Байрон проследил за его пристальным взглядом и спустя несколько мгновений кивнул. ― Может ты и прав. Он тяжело дышал. ― Проклятье, как же все сложно. Нам нужно поговорить ― я должен рассказать тебе о том плане, который мы с ним пытались осуществить в Венеции, к сожалению безуспешно, и о том, что по моему мнению нужно, чтобы на этот раз все получилось. Байрон оглядел пустынный пляж, затем перевел взгляд на песок под ногами. ― Здесь нам говорить нельзя ― давай отправимся на Боливар. Я вплавь, а ты можешь на лодке. Я скажу Тито отправиться с тобой, он будет грести.
Кроуфорд тоже посмотрел на песок и вспомнил, что когда Шелли впервые говорил с ним о ламии, в то далекое лето шесть лет назад в Швейцарии, он настоял, чтобы они говорили на лодке посреди озера; а также о том, как он велел им с Джозефиной забрести на несколько ярдов в прибой, прежде чем поведал им о своем плане отправиться на Дон Жуане в шторм и утонуть ― и даже сказал Джозефине оставить ее стеклянный глаз на песке.
Так что Кроуфорд лишь кивнул и последовал за хромающим Байроном по белому песку навстречу волнам.
Высоченный большеусый Тито молчаливо работал веслами, направляя лодку с Кроуфордом навстречу Боливару, в то время как Байрон и один из его генуэзских гребцов плыли неподалеку, в нескольких ярдах от планшира правого борта. Кроуфорд надеялся, что Тито и этот итальянский моряк подстраховывают продвижение своего хозяина, но и сам время от времени посматривал на него, помня трудности, которые возникли у Байрона во время его вчерашнего заплыва.
Но сегодня Байрон плыл уверенно, его мускулистые руки ритмично рассекали зеркальную водную гладь, толкая его вперед ― хотя плечи его, как заметил Кроуфорд, были красными от загара. «Ему, пожалуй, следовало бы послать за рубашкой, когда мы доберемся до Боливара», ― подумал он.
Три обнаженные мачты Боливара вырастали все выше и четче, удаляясь друг от друга с каждым мощным гребком весел, и вскоре Кроуфорд уже мог различить людей на палубе корабля. Он приветственно махнул им рукой, и, хотя они махнули в ответ, они, очевидно, не узнали в нем того человека, который месяц назад помогал им обыскивать прибрежную зону в поисках признаков Дон Жуана.
Он оглянулся на отдалившийся берег. Дым от костра, словно башня, возносился в почти безветренном небе, а люди, стоящие на далеком берегу, выглядели, словно ошеломленные жертвы, выжившие после кораблекрушения.
Боливар к этому времени приблизился настолько, что заслонил собою треть неба. По оклику Байрона, Тито мощно налег на весла, и через несколько мгновений лодка остановилась, покачиваясь на волнах под аркой нависающего над ней корпуса Боливара.
Сверху с ограждения борта до воды протянулась веревочная лестница с деревянными перекладинами, но Байрон остановился примерно в ярде от нее, покачиваясь на волнах. Он скептически посмотрел на Кроуфорда. Тебе по силам управиться с веслами, чтобы лодку не ударило о корпус? Или не отнесло в сторону?
Кроуфорд пожал своими костлявыми плечами. ― Даже и не знаю.
― О дьявол, ну ладно, если что, я тебя подтолкну. Тито и вы тоже поднимайтесь на палубу ― и спустите нам бутылку холодного щакетра и пару бокалов.
Сопровождавший Байрона моряк, тяжело дыша, устало подплыл к лестнице, и, переведя дух, забрался по ступенькам на палубу, со следующим за ним по пятам Тито, который задержался, чтобы подвести лодку, остановив ее в ярде от корпуса.