Уже две ночи она не делилась своей кровью с Полидори, и Кроуфорд помнил, по давно минувшей для него неделе в Швейцарии, как тяжело без привычной утраты личности, когда это прочно вошло в твою жизнь.[404]
«Она, вероятно, только сейчас начинает обретать способность думать самостоятельно, ― подумал он. ― И ей это будет ненавистно. Захочет ли она принять ответственно за то, что сейчас должно открыться ей со всей ясностью, или это окажется для нее столь непомерным, что она просто предпочтет вернуться к привычному растворяющему личность забытью»?
― Я думаю, ― сказала она, когда хозяин скрылся снаружи, ― не будет никакой разницы, если я совершу самоубийство. Если ребенок его, самоубийство лишь… ускорит его рождение.
― И твое перерождение.
Она кивнула. ― Я наконец-то смогу перестать быть собой, Джозефиной; смогу и впрямь быть просто шагающим… существом.
― Но теперь, ― осторожно сказал Кроуфорд, ― ты знаешь, что наш ребенок тоже им будет.
Глаза Джозефины были широко распахнуты, и Кроуфорду пришло на ум, что она выглядела словно загнанный в ловушку зверь. ― Но мы ведь, ― прошептала она, ― мы убили ее, ту женщину, ту, что тебя любила. И я… я не могу… не могу об этом помнить.
Кроуфорд взял ее за плечи. ― Это была не Джулия, ― сказал он. ― Это не была твоя сестра. Я знаю, что ты об этом знаешь, ты просто не можешь… уложить это в голове. Та тварь, которую мы убили, была богом проклятой летучей рептилией, как то существо, что пыталось убить тебя ― и нашего ребенка ― две ночи назад. Это был вампир.
Она опустила голову и кивнула, и он увидел слезу упавшую на узел, стягивающий ее запястья.
Слишком усталый, чтобы о чем-нибудь еще беспокоиться, он отпустил ее плечи и начал распутывать узел.
Когда владелец конюшни вошел снова, Джозефина и Кроуфорд стояли вместе возле кареты, крепко прижавшись друг к другу. Мужчина ухмыльнулся и пробормотал что-то по поводу Амура, а затем направился к следующему стойлу.
Они обменяли карету Байрона на менее изысканную, но и менее пахучую, погрузили в нее весь их багаж, а затем сняли комнату в гостинице, просто для того, чтобы принять ванну и переменить одежду. Кроуфорд даже побрился ― и после минуты мучительных сомнений решил не прятать бритву.
Кроуфорд предусмотрительно ждал в коридоре, пока Джозефина принимала ванну и переодевалась; он робко начинал обретать надежду, что они могут когда-нибудь, в конце концов, пожениться ― если, конечно, не погибнут в Венеции, и если она вынашивает только одного ребенка ― но он легко мог себе представить, как она окончательно от него отдаляется, если он позволит себе сейчас хотя бы намек на фамильярность.
Когда она вышла из комнаты, Кроуфорд подумал, что ванна, должно быть, смыла с нее несколько лет: ее волосы были чистыми и причесанными, и блестели даже в полумраке коридора, и в одном из Терезиных платьев, упакованных для нее Байроном, она выглядела скорее стройной, чем худой.
Он предложил ей руку; и после едва заметного колебания она приняла ее, и они вместе направились к лестнице.
Они отправились по освещенной солнцем Эмилиевой Дороге[405] к Пьяцца Гранде[406], и, расположившись за вынесенным на открытый воздух столиком, возле статуи Корреджо, съели сваренные вкрутую, а затем нарезанные дольками яйца, в томатном соусе с обжаренным хлебом и оливковым маслом и запили все это бутылкой превосходного Ламбруско[407].
На солнце перед выполненными в стиле эпохи Возрождения арками Дворца Коммуны[408] толпились попрошайки, и старая босоногая пара в рваных одеждах отважилась на вылазку между столов; мужчина крутил и мял в руках шляпу и разговаривал с хорошо одетыми людьми за соседним столиком. Благодарный судьбе за свою собственную чистую одежду, хорошую пищу и вино, Кроуфорд вытащил из кармана пачку лир[409] и дожидался, пока пара приблизится к столику, за которым сидели они с Джозефиной.
А затем он заметил австрийских солдат. Они, должно быть, ворвались на площадь несколько секунд назад, так как уже успели рассредоточиться и целеустремленно двинулись через площадь. Двое из них схватили пожилую пару и потащили стариков прочь, и, глянув мимо них, Кроуфорд увидел, что солдаты окружили всех нищих и повели их с площади.
405
Эмилиева дорога (лат. Via Emilia ― Виа Эмилия) ― римская дорога построенная в 187 году до н.э. Дорога соединяет Пьячеццу и Римини и проходит через многие города, расположенные в итальянском регионе Эмилия-Романья (регион получил свое имя по названию этой дороги).
407
Ламбруско (итал. Lambrusco) ― итальянское шипучее вино из области Эмилия-Романья. Бывает красным и розовым, сухим, полусухим и полусладким.