Она отдернула свой разум прочь от этого недопустимого воспоминания.
Когда Кроуфорд будет убит и стерт с лица земли, она сможет, наконец, расслабиться и быть Джулией. Она знала, что сможет это сделать ― ведь она так долго в этом упражнялась.
Она коснулась выпуклости под платьем, там, где был пистолет, и судорожно улыбнулась. Одновременно она поднялась и с четкостью, которой позавидовал бы даже солдат, промаршировала из вестибюля… тем не менее, несколько мужчин с беспокойством посмотрели ей вслед, а один маленький мальчик расплакался, когда она, словно большие ножницы, прошагала мимо.
Лишь когда опустилась ночь, Кроуфорд начал ощущать утрату холодной женщины.
Вначале он не мог понять, что его беспокоит ― он думал, что это ритмичные удары наконечника рапиры Байрона по деревянному силуэту на стене столовой, но когда он вышел с вином на балкон и взглянул вниз на темнеющее озеро, казалось, что даже щебет птиц и дуновения ветра, доносящиеся из фруктового сада, приводили его в нервное напряжение. Он осушил бокал и вернулся обратно за бутылкой. Еще дважды он наполнял и опустошал бокал и к концу уже знал, что ему нужно не опьянение. Не был он так же и голоден, и не больше обычного был обеспокоен сложившейся ситуацией.
Он стоял, прислонившись к ограждению, чувствуя как что-то все больше и больше на него давит, и гадал, не было ли его напряжение вызвано обычным сексуальным воздержанием… а затем осознал, что его на самом деле гложет. Он потерял ее, ее и ту оргазменную амнезию, что в течение трех недель освобождала его от невыносимых воспоминаний о лодке в бешеных волнах прибоя, о горящем доме и о немыслимо изуродованном теле на кровати.
Но она ушла и запретила преследовать ее… и в любом случае, он сам не хочет гнаться за нею. Он поклялся себе, что не хочет.
Впервые за долгое время он подумал о Джулии, о том сколь сокрушительное поражение он потерпел в деле ее отмщения ― он, святый Боже, он спал с ее убийцей, а затем сказал Шелли, что не особенно опечален тем, как все обернулось.
По перилам начал накрапывать дождик, холодными каплями покалывая тыльные стороны ладоней. Он засунул их в карманы пальто, и пальцы правой руки сомкнулись вокруг какого-то небольшого, шершавого объекта. Внезапно налетевший ветер отбросил со лба мокрые волосы. Он вытащил предмет наружу и повертел, пытаясь понять, что это было. Но лишь когда вдали, по ту сторону озера, ослепительно сверкнула молния, он узнал древний проржавевший гвоздь, который он вытащил из деревянного лица девять дней назад. Шляпка гвоздя была достаточно широкой и плоской, чтобы его можно было поставить на перила с острием, устремленным к небу.
Он простер правую руку, словно собирался положить ее на библию для принятия присяги, а затем опустил, пока холодное острие не вдавилось в ладонь.
Очень медленно он надавил вниз и почувствовал, как болезненно натянулась кожа, а затем внезапно уступила. К тому времени как чья-то рука хлопнула снизу по его предплечью, подбросив его руку вверх и послав крутящийся гвоздь в темноту, он уже чувствовал, как железо исследовало область между пястными костями.
Он повернулся и увидел стоящего позади Байрона, темным силуэтом вырисовывающегося на фоне желтого свечения окон. Байрон сунул рапиру под мышку, и колокол-гарда и эфес покачивались перед ним, создавая впечатление, что его пронзили насквозь.
― Нет, мой друг, поверьте мне, вам просто нужно набраться терпения, ― тихо сказал Байрон, беря Кроуфорда под левый локоть и направляя его к дверям. ― Уверяю вас, подождите лишь немного, и этот мир освежует вас так, как вам и не снилось.
Очутившись внутри, Байрон бросил рапиру на кушетку и разлил вино в два свежих бокала. Несколько собак забрели в комнату с высокими потолками, преследуемые по пятам одной из прирученных обезьянок Байрона. Внимания на них никто не обращал, так что животные начали разбрасывать диванные подушки.
― За что ты себя наказывал? ― непринужденным тоном спросил Байрон, протягивая Кроуфорду бокал.
Кроуфорд принял его правой рукой, и кровь незамедлительно покрыла его основание и незамеченной скользнула по его рукаву. Он обдумывал ответ, пока пил. ― За те смерти, которым я ничем не сумел помешать, ― ответил он, в конце концов.
Байрон усмехнулся, но в этом чувствовалось столько личной горечи, что Кроуфорд не посмел обижаться. ― Близких тебе людей?
― Брата… жены и… жены. ― Кроуфорд глубоко прерывисто вздохнул. ― Да уж. Видеть как это существо, этот вампир отступает… все равно, что видеть, как отступает прилив от ощетинившейся рифами, коварной береговой линии. Жуткие древние скелеты и остовы кораблей, обезображенные неумолимой смертью, обнажаются перед солнцем и воздухом, и в этот миг ты, кажется, предпочел бы скорее утонуть в волнах прилива, чем жить, чтобы продолжать видеть эти ужасные вещи.