– Потому что вот такая хреновая ночь! – Встрял я.
– Вот как! – искренне огорчилась она. – Ой, тогда я лучше и вправду пойду спать…
– Вот и ступай, – нетерпеливо сказал Таонкрахт.
– А это и есть твой демон? – с опасливым любопытством спросила она, указывая на меня.
– Ага, – ухмыльнулся я, – я самый, кто же еще!
– А на вид совсем мальчик – как какой-нибудь юный шархи! – умилилась рыжая. – Ой, Конм, а давай его женим! У Наоргалей как раз дочка подросла, а не понравится она – другую найдем… Глядишь, поживет, как человек, и остепенится, а то такой славный мальчик – и почему-то демон!
Я расхохотался, уронив голову на руки. Такой славный мальчик – и почему-то демон – да уж, лучше и не скажешь!
– Не гневайся на мою жену, Маггот, – нерешительно заступился за нее Таонкрахт, – она дура дурой, но добрая женщина.
– Да и я не гневаюсь, – хмыкнул я.
– Ступай спать, Росрогниа, пока беду не накликала, – сурово велел жене Таонкрахт.
– Да иду уже, иду, – она отобрала у него посудину с вином, одним глотком выдула ее содержимое, небрежно зашвырнула опустевший сосуд в дальний угол зала, громко заржала – такой хриплый раскатистый хохот удается не всякому пьяному боцману! – и неторопливо пошла к выходу, плавно покачивая бедрами.
– Росрогниа – улльская княжна, – пояснил мне Таонкрахт, – во всяком случае, ее дед был улльским военачальником, или что-то в этом роде… У них там свои обычаи.
Гальт и Бэтэнбальд дружно захохотали, словно услышали хорошую шутку. Впрочем, вполне возможно, так оно и было: я-то не знал, какие там обычаи у земляков этой рыжеволосой толстушки.
Я последовательно осуществлял свой незамысловатый план: напивался. Кажется, еще ни одно дело в своей жизни я не доводил до конца с такой яростной одержимостью. В какой-то момент я обнаружил, что уже поглощаю розовую жидкость с резким запахом парфюма – ту самую, с которой начал сегодня свое утро мой приятель Таонкрахт.
– Это вино хоть и местное, с болотных виноградников, но тоже ничего, – одобрительно прокомментировал гостеприимный хозяин.
– Только башка после него с утра трещит, как после удара моргенштерном, – неожиданно посетовал двухголовый. Его жалоба вызвала у меня приступ гомерического хохота, и я долго уточнял, с трудом поворачивая непослушный язык: а какая именно башка – правая, или левая? Почему-то двухголовый не обиделся – впрочем, возможно он просто не разобрал, что я там бормочу…
Потом творилось нечто невообразимое – я уже почти не осознавал происходящее, только некоторые фрагменты реальности почему-то привлекали мое внимание. Помню, что Таонкрахт с мрачным лицом плясал какой-то немыслимый танец, размахивая невесть откуда взявшейся метлой. Пляска сопровождалась громом доспехов и заунывной песней, мотив которой казался мне смутно знакомым, но он так отчаянно фальшивил, что сказать что-либо наверняка было совершенно невозможно. Время от времени он притоптывал ногой, стучал по полу древком метлы и громко восклицал: Йох! Унлах! – что можно приблизительно перевести как Так точно! Аминь! – или Хорошо! Да будет так! – впрочем, перевод мне тогда не требовался, а само звучание этих слов здорово поднимало настроение. Гальт и Бэтэнбальд хрипло переругивались: один из них очень хотел сплясать со своим другом Конмом, а второй бурчал, что его и без пляски ноги не держат. Поскольку тело у них было одно на двоих, разрешить конфликт не представлялось возможным. Что касается меня, я закончил этот замечательный вечер, рыдая на плече у своего лучшего друга Таонкрахта. Я горячо убеждал его, что ему попался самый задрипанный демон во Вселенной и умолял его отпустить меня домой. За эту небольшую услугу я клятвенно обещал прислать к нему целую бригаду профессионалов, которые в два счета снабдят его бессмертием и могуществом по сходной цене. Смертельно пьяный Таонкрахт, в свою очередь, заверял меня, что я – самый крутой демон всех времен и народов, а если даже и не самый, то он уже согласен как-нибудь обойтись без могущества и даже без бессмертия, но я непременно должен остаться в его замке навсегда, потому что ему было ужасно одиноко все эти годы, а моя компания – именно то, что ему требуется.
– А как же Гальт и Бэтэнбальд? – печально вопрошал я.
– Они болваны, – не менее печально отвечал он.
– Я тоже болван, – признавался я, на что Таонкрахт великодушно говорил: это ничего…
Потом мы почему-то вспомнили инквизицию и начали бурно строить планы страшной мести. Тот факт, что сия институция давным-давно прекратила свое существование, нас совершенно не смущал.
– Мы им покажем, этим козлам! – с энтузиазмом обещал я Таонкрахту. – Это надо же додуматься – колдунов жечь! Их… то есть нас… то есть вас – и так мало!
Из коридора доносился нестройный хор местных смердов. Ребята проявляли солидарность со своим господином: если уж он нажрался в дым, значит им сам бог велел следовать по его стопам. В конце концов я отключился прямо в кресле, положив голову на стол. Последнее, что я слышал, был фантастический храп двухголового: Гальт и Бэтэнбальд воистину виртуозно чередовали свои вдохи и выдохи…
Утро все-таки наступило, к моему величайшему сожалению – я с самого начала знал, что за все придется расплачиваться, но не подозревал, что цена будет настолько высока! У меня болело все – начиная от головы, и заканчивая мизинцем левой ноги, на которую, очевидно, кто-то наступил. О душе и желудке я уже не говорю: этим составляющим моего организма пришлось особенно туго. Единственное, на что меня хватило – это потребовать, чтобы меня отнесли в постель. Вообще-то, на самом деле мне хотелось только одного: повеситься, но я прекрасно понимал, что на это у меня не хватит сил. Несколько дюжих ребят действительно подхватили меня на руки, натужно ухмыляясь собственному героизму, и быстренько доставили в спальню. К моему несказанному ужасу Таонкрахт поплелся следом за мной. Кажется, он решил, что теперь мы с ним – такие великие друзья, что разлучаться нам не следует ни на секунду! Он еще и бубнил что-то душеспасительное – дескать, у него есть хорошее средство от такой беды, как похмелье. Впрочем, я все-таки снова уснул, несмотря ни на что.
Разбудил меня все тот же злодей Таонкрахт. Он совал мне под нос миску, наполненную черной вязкой дрянью, похожей не то на смолу, не то на расплавленный асфальт.
– Выпей, – настойчиво говорил этот гад, – выпей, Маггот, и все будет хорошо.
– Не будет, – буркнул я, – потому что я не стану это пить!
– Как знаешь, – печально вздохнул он, – тогда я выпью это сам.
– На здоровье! – промычал я, натягивая на голову одеяло. – Чтоб тебя разорвало!
Перед тем, как отрубиться, я услышал громкое бульканье, за ним последовало удовлетворенное кряхтение. Судя по всему, его черная дрянь начала действовать, но я предпочел ухватиться за возможность покинуть мир живых. Впрочем, оказалось, что не так это просто…
Мое следующее пробуждение было столь же безрадостным, как все предыдущие. В моем изголовье по-прежнему сидел Таонкрахт, и это было ужасно: его рожа надоела мне пуще головной боли. Мне даже казалось, что сие зрелище является одной из основных причин моего скверного самочувствия.
– Ты в порядке, Маггот? – озабоченно спросил он. – Вот уж не думал, что тебе может быть плохо, как обыкновенному человеку…
– Сам виноват! – буркнул я. – Колдовал как попало, всучил мне это дурацкое человеческое тело – хорошо хоть не двухголовое, как своему приятелю, как их там, не помню… В следующий раз будь осторожнее со своей ворожбой!
По мере того, как я говорил, я сам начал верить в обоснованность своих претензий. Я был таким хорошим демоном, а этот болван заключил меня в хилую телесную оболочку! – совершенно искренне думал я. – Ну попадешься ты мне в лучшие времена, колдун-недоучка!
– Ты гневаешься? – Таонкрахт изо всех сил старался сохранять спокойствие, но у него не слишком убедительно получалось.
– Гневаюсь, – честно сказал я. – А ты как думал? Прежде у меня никогда не болела голова. – Тут я немного приврал, но не слишком: ТАК она у меня действительно никогда не болела!
– Я могу чем-нибудь помочь? – спросил Таонкрахт. – Может быть, ты все-таки попробуешь мое средство?
– Все, больше никаких экспериментов с неизвестными химическими соединениями! Хватит! – решительно отказался я. – Скажи своим придуркам, пусть принесут мне воды. И мне нужно остаться в одиночестве. Позарез нужно! Иначе я просто умру, и никто никогда не купит у тебя триста идиотских душ по сходной цене.