У Дино не было отца. И у его матери не было отца. И у матери его матери. И у прабабушки. Ни один ниходзин никогда не признался бы, что его жена – айну, и не дал бы своей фамилии ребенку, рожденному айну. «Волосатые обезьяны, убирайтесь на Хоккайдо!», – так говорят ниходзины, щуря глаза в презрительной улыбке. Но это всего лишь присказка. Хоккайдо – тоже японский остров…
Мать хотела для Дино иной доли, и поэтому, когда мальчик еще не родился, она ночи напролет лежала на холодных камнях у храма Голубой Жемчужины в Мориоке, вымаливая у богов хоть толику счастья для своего сына.
Вымолила… Когда класс Дино водили на экскурсию в антропологический музей, он забился в туалет и тихо плакал там, роняя слезы на синий кафель. А одноклассники хохотали у стеклянного куба «Древние жители Японии». Восковой айну-отец в шкурах возвращался с богатым уловом, мать-айну радостно скалилась ему из-под копны лохматых волос, а рядом… Рядом весело махал отцу ручкой кривоногий толстопузый мальчик – вывернутые ноздри, губы лепешками, круглые рыбьи глаза, и грива нечесаных спутанных волос. Мальчик был точной копией Дино…
В школе его даже не били, как не бьют старую козу, пасущуюся на окраине деревни. В нее кидают репьи и щепки, ее дразнят, ее могут пнуть, просто так, из озорства. Но никому и в голову не придет устраивать с козой поединок на равных…
В довершение ко всем бедам мать одарила Дино именем, достойным персонажа манги, а не живого мальчика. Когда Дино родился, по миру прокатилась вторая волна динозавромании. В Японии самым популярным персонажем был Динос, – веселый ящер с озорной обаятельной улыбкой. Напротив роддома, где родился Дино, в воздухе парил гигантский надувной Динос, и его огромный глаз то и дело поглядывал в окно палаты на сморщенного кричащего малыша. Мать не хотела называть сына ниходзинским именем, но лучше бы она назвала Дино «Томомсойером» или «Питеромпеном»… Чешуйчатый, Диплодок, Ящер – эти клички преследовали Дино с первых школьных дней.
К четырнадцати годам Дино понял – эта жизнь явно не удалась. Нужно достойно прервать ее бессмысленный бег и уйти, уйти гордо, как положено мужчине.
В детстве Дино любил слушать сказки, которые ему рассказывала мать. Японские сказки всегда казались мальчику скучноватыми, а вот сказки айну – про лисенка Обо, про мудрую черепаху, про семь братьев и принцессу из Железной башни – Дино очень нравились. Мать хорошо умела рассказывать – меняла голос, смеялась в смешных местах и горевала в грустных. Особенно хорошо ей удавался лукавый лисенок Обо. «Я маленький лисенок Обо, я живу в лесу!», – пела мать тоненьким голоском, и Дино заливался веселым смехом…
Еще в сказках айну самой главной драгоценностью всегда была кровь. Кровью клялись смельчаки, отправляясь на битву с Морским драконом, кровью платили дань победителю поверженные враги. И Дино тоже решил заплатить своей кровью за все унижения и обиды. Пусть всем станет ясно – айну тоже люди, не хуже иных прочих.
Сепуко по обряду самурайского клана Аригавы, церемонию быструю и полную возвышенной утонченности, Дино признал самой подходящей для того, чтобы покинуть этот мир. Пусть он не самурай, но умереть так, как он хочет – этого права у Дино отнять не сможет никто.
Он потратил все свои сбережения на покупку меча, рисовой бумаги и настоящей туши – перед сепуко самурай всегда писал предсмертное хайку. Белое татами нашлось в комнате хозяина дома. Ветку цветущей сакуры Дино заменил искусственными цветами, купленными за три йены у кладбища.
«Я ухожу в день своего пятнадцатилетия», – написал Дино на бумажной ленточке, обернул ею голову, разделся по пояс и сел на белое татами, готовый написать хайку.
В голову лезла всякая ерунда – луна, отражающаяся в воде горного озера, ветер, касающийся щеки юной девушки, словом, все то, что Дино уже где-то читал или слышал.
Время шло. С кисточки, которую Дино обмакнул в тушь и занес над листом бумаги, вдруг сорвалась капля, и через мгновение черный осьминог распустил свои щупальца над ослепительно белой поверхностью бумажной воды.
Дино заплакал от собственного несовершенства и бессилья. Отшвырнув кисточку, он взялся за рукоять вакидзяси, и, утвердив острие напротив пересечения линий Синдзо [сердце] и О-нака [живот], закрыл глаза…
Холод металла заставил его вздрогнуть. Дино чуть надавил на рукоять. Было не больно, скорее неприятно и щекотно одновременно. Дино надавил сильнее, и вдруг лезвие меча с противным хрустом вошло в его тело!
От ужаса Дино задохнулся, и широко раскрыв глаза, глянул вниз…
Вакидзяси проник в Дино едва ли на сантиметр. Багровая, полупрозрачная кровь расплывалась на клинке причудливым узором, напоминающим пять цветков сакуры на ветке.