Она расчистила от бумаг угол стола и села туда с чашкой кофе, так и не сняв ночной рубашки. Наполовину раздвинув шторы, она выглянула на улицу. Было начало десятого, но небо затянули тяжелые, черные тучи, и вокруг царил такой мрак, словно солнце еще не встало. На стекле все еще оставались капельки влаги после холодной январской ночи, а от настенной батареи поднималась тонкая струйка пара, указывая на то, что откуда-то сквозит.
Мадлен попыталась собраться с мыслями. Похороны назначены на завтра. Если она собирается принять предложение Маргарет Бродер, нужно действовать, но она невероятно устала, как будто проплакала несколько дней подряд, хотя до сих пор не пролила ни слезинки.
Трубку взяла Мэри, а не Маргарет, и ее голос звучал так, словно она немного не в себе. Впрочем, подумала Мадлен после разговора, ее собственный голос, наверное, звучал так же. Мэри объяснила, что она сестра Маргарет, а затем перешла к пространным соболезнованиям от своего имени и от имени сестры. Она произносила все необходимые слова, но голос звучал придушенно, и в нем не чувствовалось соболезнования. Мадлен решила, что она просто не позволяет человеческим чувствам взять над собой верх.
Затем Мэри перешла к делу, и обе испытали облегчение. Слишком писклявым голосом для женщины ее лет (Мадлен предположила, что она на несколько лет старше Лидии и что ей немного за семьдесят) она объявила, что «наш каменщик сделает надпись, но, разумеется, мы должны решить, какой она будет». Слово «мы» удивило Мадлен, и она подумала, что, возможно, это такое особое английское выражение, которого она до сих пор не слышала. Может быть, Мэри имела в виду, что они с сестрой и Мадлен придумают надпись вместе. Следующие слова кузины прояснили смысл предыдущего заявления.
— Ты, наверное, захочешь написать что-нибудь от себя, дорогая. Не жалей слов, мы можем себе это позволить.
Мадлен промолчала, но это не остановило Мэри.
— После службы гроб можно доставить в церковь Семптинга, и Лидию похоронят на церковном дворе. Мы поговорим с владельцем похоронного бюро. Изготовление надгробия займет немного больше времени. Так ты подумаешь насчет надписи?
Мадлен кивнула, потом сообразила, что она разговаривает по телефону и Мэри ее не видит.
— Я подумаю, — сказала она.
Она не помнила, попрощались ли они, но через минуту сообразила, что продолжает сжимать в руке телефонную трубку, из которой раздаются короткие гудки.
На следующий день она проснулась очень рано, впервые почувствовав, что защитный барьер, возникший благодаря потрясению, разрушен. Возможно, дело было в том, что боль, как ледяной кинжал, вонзилась ей прямо в солнечное сплетение. Она еще не решила, что скажет — и будет ли вообще говорить, — прощаясь с матерью.
Она выбралась из постели, сварила кофе, но одеваться не стала. Похороны состоятся днем. Она стала бродить по дому, разглядывая репродукции картин художников Возрождения, висящие на стенах, и время от времени проводя пальцами по корешкам книг на полках, словно по перекладинам в заборе. В библиотеке Лидии почти не было художественной литературы. В основном она предпочитала книги по истории, охватывающие период с пятнадцатого по семнадцатый век. Она читала лекции именно про этот период. Мадлен рассеянно взяла небольшую книжку с полки, где стояла художественная литература — главным образом, с русскими названиями. Она считала русских писателей печальными и меланхоличными, на грани депрессии. Лидия упорно пыталась убедить ее в обратном, периодически уговаривая почитать Тургенева или Достоевского. Книга, которую Мадлен выбрала, была тонкой, в твердой обложке и называлась «Русская мудрость». Она открыла ее в том месте, где в качестве закладки лежал обрывок бумаги, и прочитала: «Любовь сильнее смерти и сильнее страха смерти. Только ею, только любовью держится и движется жизнь». Иван Тургенев.
Мадлен захлопнула книжку, словно та ее ужалила, и, прежде чем набраться смелости вновь перечитать цитату, некоторое время смотрела на обложку с иконографией изображения святого Георгия, убивающего змия. Если бы она верила, что такое возможно, то подумала бы, что к этой книге ее привела Лидия, специально пометив страницу закладкой.
Она положила книжечку в карман халата и достала с полки другую, со знаменитым портретом Генриха VIII на глянцевой обложке. Жирное высокомерное лицо короля из династии Тюдоров сохранило едва различимые следы молодости — либо художник проявил великодушие, либо опасался гнева короля. В молодости Генрих был поэтом и музыкантом, но позволил, чтобы его самолюбие и либидо взяли верх над чувствительностью юности. Лидию завораживал парадокс этого короля. Повзрослев и став более жестоким, Генрих провел реорганизацию церкви, чтобы иметь возможность регулярно менять жен. А тех, кто выступал против него, убивал. Жестоко.