Гобину не только нравилось собирать эти догадки и прогнозы, но он внимательно вникал в каждую из них, ведь и сам доподлинно не знал, зачем Сущий породил его? Чем не жилось без Гобина? Почему именно он такой, а не иной? И смутно догадывался, что разгадку знает маленькая его частица – человек. А иногда отчаивался, не найдя ответа, и подозревал, что может догадаться и капуста, но только не он. В этом и во многом другом состоял хитрый и забавный план Сущего познать самого себя в самой интересной игре на свете. А может быть, плана никогда не существовало… Или в этом состоял план.
– Наверное, у Сущего тоже есть лукавый бог? – спрашивал Гобин своего собеседника. А к нему вечерами неизменно заглядывал он сам, только из другого измерения, одного из девятнадцати.
– И тот тоже загадал Сущему загадку, кто он и зачем? – тихо смеялся другой Гобин.
– Давеча мне снился сон, – добродушно кивал старой шутке первый Гобин, помешивая кипящую бурой пеной похлёбку, в которой тонули древнеримские доспехи, и острые пики копий, словно свиные шкварки, вспыхивали яркими зарницами на безжалостном мареве, – про одну девушку… Я давно за ней наблюдаю. Она является душой той местности, где живёт… Так вот, она стала впадать в уныние, не желая больше думать над разгадкой мироздания. От её настроения впало в уныние целое поселение. Тогда я провёл тонкой нитью все сердца города, завязав узел на её сердце. Если она выберется из мрака отчаяния, воспрянут и остальные. Если нет – тоска разъест их тела и развеет память о них, как пыль…
– Да, мне тоже встречались подобные настроения… – согласился второй. – И если раньше я нещадно стирал их, как неудавшийся сон, чтоб тот не напоминал мне о времени, когда и я ложился на эту мягкую, душистую, дарящую прохладу траву, мечтая заснуть и никогда не проснуться, чтобы больше не видеть ни этих гор, ни эту чашу, ни Сущего… И всё равно спустя тысячелетия просыпался и находил всех их, почти не изменившихся, поодаль… Несмотря на свою убогость, простоту, они переживали удар бессмыслия лучше, чем я. После сна ничего нет. Сон – последняя инстанция. Объясни ей это… И самому себе.
– Мои сны впали не только в уныние, но и в зависимость от него. – Мимо проходил третий Гобин. – Мне захотелось спасти их – некоторые из них стали мне дороги. И я придумал угрозу беспощадного уничтожения со стороны. Угроза иногда помогает выжить, перед лицом смерти восстают инстинкты, – кинул он свой рецепт и тут же растворился в пространстве.
– Я думал, этот юношеский этап у тебя уже прошёл! – удивился четвёртый Гобин, так и не проявившись у костра.
– Мне не хотелось бы искусственно давить на неё… Почему-то мне кажется, в ней есть что-то… Нечто абсолютно новое, ещё ни разу не снившееся мне… Она может знать ответ…
Гобины переглянулись между собой, сами не веря в то, что такое возможно, и грустно улыбнулись… Ведь неисчислимую бесконечность они находились здесь, в этой минеральной чаше, и много всего повидали, но никогда они не чувствовали, что Сущий стал ближе или дальше хоть на вершок от них. И замысел не стал понятнее или непонятнее, с открытием новых измерений просто прибавлялось хлопот… Где-то жили уже не совсем люди… Где-то уже совсем не жили люди… Гобины часто навещали миры друг друга и разнообразили свои сны… А раз в две тысячи лет удивительным образом открывался какой-нибудь новый мир. Поначалу его встречали с надеждой приоткрыть тайну, но после десятого перестали считать, хотя сейчас уже насчитывался девятнадцатый. Просто прибавилось хлопот, в которых растворялись старые надежды.
– Как ты её назвал? – спросил Гобин.
– Ладошка… – после паузы, слегка стесняясь, произнёс Гобин, снимая с костра готовый бульон, который вскорости должен был стать неплохой эссенцией для нового сна, где был шанс на какой-то новый виток.
– Какое интересное имя… – призадумался спрашивающий Гобин. – В этом сне, верно, любящие отцы дают имена своим чадам.
– Как ты догадался?! – удивился сам себе Гобин, ведь это являлось его секретом, таимым от других параллельных сущностей.