Просмотрела протоколы, план работы. Наткнулась на пухлую пачку бумаги — сценарий нового свадебного обряда. Чепуха какая-то. Не свадьба, а профсоюзное собрание. И протокол готов: написаны речи для жениха, родителей, для представителей организаций… Доморощенные стихи…
Кира Сергеевна взяла из стаканчика толстый красный карандаш, двумя сильными злыми линиями перечеркнула страницу.
Вошла Шурочка — как всегда, деловая и строгая, с аккуратно уложенной, стриженой головкой, которую она держала, как Кира Сергеевна, — чуть откинув назад.
— Доброе утро, Кира Сергеевна.
— Доброе утро. Сегодня вы рано.
Шурочка положила на стол письма, сказала:
— Я почему-то знала, что и вы придете рано.
Кира Сергеевна смотрела на нее, молодую, подтянутую, и чувствовала себя совсем старой и какой-то тяжелой.
— Успею я выпить кофе?
— Конечно!
Шурочка метнулась из кабинета, Кира Сергеевна слышала через открытую дверь, как там, в приемной, жужжала кофемолка и стучали быстрые каблуки.
За что она любит меня? Я с ней строга, не панибратствую, не дарю шоколадки, не привожу, как Жищенко, из командировок сувенирные пустячки. За что же? Носит и ставит на стол цветы, держит кофе, таблетки, оберегает без всякой меры, ссорится с посетителями.
Я этого никогда, наверно, не узнаю.
Шурочка внесла поднос с чашкой и сахарницей.
— Там Мельник пришел, но ведь еще нет девяти… — она посмотрела на часы. — Скоро с ночи станут приходить!
Кира Сергеевна мелкими глотками пила кофе и знала: сейчас никто ее не потревожит. Шурочка впустит Мельника в девять и не минутой раньше.
Странная маленькая женщина. Приходит сюда словно закованная в доспехи. Интересно, какая она дома? — подумала Кира Сергеевна и тут же забыла об этом, потому что вошел Мельник.
Почему-то лицо его было веселым, и сейчас он казался моложе, чем тогда, в поезде, но по-прежнему напоминал какого-то артиста.
— Ваш Цербер извинился передо мной за тот случай и всю вину взял на себя, — произнес он своим красивым, хорошо поставленным голосом. И улыбнулся.
Кира Сергеевна на улыбку не ответила.
— Скажите, вы женаты?
Он растерянно посмотрел на нее холодноватыми глазами.
— Да, но при чем здесь… Вы, наверное, забыли, я директор музыкальной школы…
— Не забыла. В поезде я назначила вам сегодняшний день.
Он повел плечами. Зачем-то ощупал свои запонки.
— Я женат, есть дети. Хотя не пойму, зачем эти анкетные данные…
Она вспомнила, как стояла тогда перед ним, неприбранная, в халате. Тронула кнопку, в дверях тотчас возникла Шурочка.
— Машину, пожалуйста.
— Машина ждет, Кира Сергеевна.
Мельник посмотрел сперва на Шурочку, потом на Киру Сергеевну.
— Вы уезжаете? А как же с моим делом?
Кира Сергеевна встала.
— Сейчас поедем смотреть вашу школу.
Он вскочил, суетливо посторонился, хотел пропустить Киру Сергеевну вперед, но вовремя сообразил, что тут не дама, а начальник, хозяин кабинета, и вышел первым.
Дождь кончился, посветлели лужи, солнце выжгло в сером небе голубые окна, влажный воздух сделался тяжелым и вязким.
В машине сперва молчали, он вытащил сигареты и, покосившись на Киру Сергеевну, тут же спрятал. Она заметила это, но ничего не сказала, а спросила о школе: сколько классов, учеников, где занимаются после того, как сгорело основное здание. Он отвечал, напирал на трудности, и потом, когда приехали, показывал и рассказывал, как трудно, тесно, большая скученность, классы мешают друг другу, жаль, что каникулы, нет занятий, а то она убедилась бы лично, что он не преувеличивает, что заниматься в таких условиях невозможно.
Кира Сергеевна молча осматривала главное одноэтажное здание школы. Оно выгорело внутри, сгорел пол, дощатые перегородки, рамы окон, двери. Слегка подмалеванный фасад его темнел проемами дверей и окон. Два приземистых флигеля во дворе уцелели, здесь-то и занимались теперь младшие классы. Кира Сергеевна заглядывала в маленькие, темные комнаты, и Мельник комментировал все, что она видела: громоздкие — в половину комнаты — шкафы, пианино, доски с вычерченными навечно пятью линейками и ключами — скрипичным и басовым.
Она знала, что старшие классы квартировали в клубе железнодорожников. О клубе железнодорожников Мельник умолчал, желая преувеличить картину бедственного положения, но Кира Сергеевна простила ему эту хитрость — для пользы дела с ней хитрили и покрупнее. И она, случалось, хитрила. Тоже для пользы дела.
— Да, невесело у вас тут, — сказала она, переступая через обгоревшие балки.