Все, что не было работой, сейчас мешало. Конечно, Кира Сергеевна любила и мужа, и дочь, и особенно Ленку, во разве она виновата, что главным сейчас для нее стала работа? Что взамен любви, материнства, молодости пришло к ней Время Работы? Никто этого не понимал. Как долго и трудно отучала она домашних от попыток привязать ее короткой веревочкой. «Куда идешь?», «где была?», «когда придешь?», «не скинуться ли нам на раскладушку?» — эти вопросы и фразочки бесили ее. Никто не понимал: раз уж мир перевернулся, раз вознесли вы женщину — жену и мать — на высоту, то хотя бы удлините веревочку! Сценаристы продолжают лепить фильмы про жен, ревнующих мужей к их работе. Про забытых, скучающих жен, которые конфликтуют с одержимыми работой мужьями. Лепят такие фильмы и не замечают, что все давно не так. Мужья ревнуют жен — не к любовникам, а к работе. Мужья конфликтуют с одержимыми работой женами.
А толстуха Благова стонет от одиночества. Ее бы хоть не надолго в мою шкуру, подумала Кира Сергеевна. И опять представила, как бы жила сейчас одна, если бы с самого начала запрограммировала свою жизнь иначе. И даже испугалась — такое желанное ощущение свободы пронзило ее.
Наверно, я женщина-холостяк по своей натуре. Только поздно поняла это.
Вошла Шурочка с новой пачкой писем. Кира Сергеевна взглянула на часы:
— Почему вы не уходите? Рабочий день давно кончился.
Шурочка положила на стол рассортированные письма.
Получилось три стопки.
— Но и ваш кончился…
— Мой день ненормированный, он заканчивается, когда я ухожу домой.
Шурочка раскрыла свой блокнот, постукивая по нему шариковой ручкой, перечислила дела на завтра. Кира Сергеевна смотрела на ее круглое свежее лицо со строгими бровями, на маленькие руки с точеными пальцами.
— Вы свободны, Шурочка. А я посижу в тишине.
Снова застучал в стекла дождь, ветер рванул шторку, она взвилась к потолку, закачалась на кольцах. Шурочка бросилась к окну, захлопнула его. Посмотрела на вешалку.
— Кира Сергеевна, вы без плаща? Я дам вам свой зонт.
— Ни в коем случае.
— Тогда вызову дежурную машину.
— Не надо, я еще поработаю…
Кира Сергеевна представила, как войдет в свой дом, где после ссоры стоит густая тишина и никто ни с кем не разговаривает.
Включила свет, потянулась к почте. Письма от избирателей, адресованные депутату Колосовой, просматривала всегда в первую очередь. Шурочка знала это и всегда отделяла их от прочих, казенных, с учрежденческими штампами на конвертах.
Почему-то ей писали больше женщины. У пенсионерки протекает крыша, второй год жэк обещает отремонтировать… У молодой женщины месяц назад скоропостижно умер муж, осталась с троими детьми в маленькой комнатке, а на заводе, где муж работал, их вычеркнули из очереди на получение квартиры… Она писала резко — «выбросили». Третья жаловалась на пьяницу мужа, к которому ни милиция, ни на производстве не принимают мор…
Одно за другим Кира Сергеевна вскрывала и прочитывала письма, выписывала адреса в свои депутатский дневник. Жалобы избирателей она всегда проверяла сама, и только потом направляла эти жалобы по инстанциям. По опыту знала: если сделать наоборот, начнется волокита. Станут доказывать, что крыша не так уж и течет и комната у вдовы не так уж мала, а пьяница муж — хороший производственник.
С Кирой Сергеевной такие штучки не проходили. Направляя жалобы к исполнению, она прилагала собственноручное отношение на листке с грифом «Депутат городского совета» и там писала: «Жалоба проверена лично».
Олейниченко ворчал на нее: «Если все начнем бегать по квартирам, когда же работать? И на кой дьявол тогда нам аппарат?» Кира Сергеевна отмалчивалась, но делала по-своему. Знала: между нею и автором жалобы — целая пирамида из учреждений, организаций и лиц. Жэки, жилищная комиссия, отдел исполкома. Стоит затесаться даже одному равнодушному, недоброжелательному и просто неумному человеку — и аргументированная жалоба может «не подтвердиться».