Умолк телевизор. Она услышала шаги мужа и испугалась, что он войдет к ней и увидит, как сидит она тут над альбомом.
Но он не вошел. Зачем-то двигал на кухне стулья, потом долго плескался в ванной, она слышала шум воды.
Выключила свет, сидела в темноте, прислушивалась к звукам дома. Где-то плакал ребенок, наверху без конца прокручивали одну и ту же крикливую песенку, журчала в ванной вода. Вот так она и будет теперь прислушиваться к его шагам, всматриваться в постаревшее лицо, терзаться своей непонятной виной. Если его нет дома, смотреть на часы, ждать, чтоб пришел, и думать: он там, у нее. А когда придет, ловить запах чужих духов, чужого дома, бояться, что вот откроется дверь и в светлом проеме возникнет его фигура, — бояться и желать этого…
Так нельзя, надо что-то делать. Если не видеть его, может, станет легче. Самый простой выход — разменять квартиру. Но потом она подумала: наверно, для этого нужно развестись.
Представила себе — ладно, пусть не суд, а загс, который в ее подчинении. Сенсация на весь город.
Что за проклятие — жить на виду!
Развод отпадал — она понимала это с самого начала.
Должно быть, и он понимал, что развод — не выход для них.
Вдруг она подумала: ему тяжело потому, что он любит другую женщину и не может на ней жениться. Потому что знает: на развод я не пойду, не могу пойти. Выходит, я связала его. Я, всю жизнь твердившая о свободе, не могу эту свободу ему дать!
Но ведь он знает меня и знал, на что идет. Где же выход?
Получался заколдованный круг, из которого она не могла вырваться.
Накинула шарф и, прихватив сигареты, опять пошла на балкон. На перила длинного балкона падала широкая полоса света. Из его окна. Вот и она исчезла — он лег спать.
Она долго курила, смотрела на залитый огнями город. Вспомнила, как Олейниченко тогда сказал: «Я причастен к тому, что в новых домах зажглись огни».
Густо вспыхивали окна соседнего дома. Голубовато светились этажи больницы. Кира Сергеевна подумала, что и она помогла засветиться каким-то огням. Только свои погасила.
36
Девушка заглядывала в бумажку, называла цифры: столько-то правонарушений, первичных и повторных приводов… Лишено родительских прав… Помещено в интернаты…
Так говорит, как будто гордится этими цифрами, подумала Кира Сергеевна.
Милицейская форма сидела на девушке ловко, узкие погоны подчеркивали четкий рисунок плеч, на голове не по-современному уложены тугие косы, и она все время притрагивалась к ним сзади, словно проверяла, тут ли они.
А потом уже без бумажки, по-домашнему просто рассказывала про Колю Емельянова, который опять бродяжничает, ночует в подвалах, курит в свои двенадцать лет, как взрослый, деньги, что мать оставляет, тратит в три дня, а после собирает по городу и сдает бутылки.
— Я смотрю дневник, а там за всю неделю — ни одной отмотки. «Прогулял?» — спрашиваю. «Ага, — говорит, — только ты не бойся, как мать приедет, я догоню».
Голос у девушки мелодичный, гибкий. Наверно, она поет, решила Кира Сергеевна.
— Он хороший, добрый. Осенью ежа нашел, за пазухой носил, чтоб не замерз…
Потом члены комиссии задавали девушке вопросы. Пенсионер-общественник строго спросил:
— Какую работу вы, как инспектор детской комнаты, проводили с родителями несовершеннолетнего Емельянова Николая?
Девушка привычно поднесла руку к косам и сказала, что отца у Коли нет, с матерью проводились беседы.
Общественник не унимался, ответ его не удовлетворил, и он пытался выяснить, какого характера проводились беседы.
Почему-то молоденькая девушка должна проводить работу с родителями, воспитывать их и их детей, заглядывать в дневники, искать подход… Может, у нее своих-то детей пока нет, может, она и не замужем… Со студенческой скамьи… А должна.
Кира Сергеевна вздохнула, придвинула папку с наклейкой «Комиссия по делам несовершеннолетних». Открыла.
Заседали уже третий час. Слушали жэки, участковых, школы… Кира Сергеевна проставляла в списке «птички».
Кого мы только не слушаем на комиссии! Кто только не отвечает за воспитание детей! Все, кроме родителей.
Пригласить бы сюда эту Емельянову и спросить: как она дошла до жизни такой, что сын бродяжничает?
Впрочем, приглашали. Опять сказала бы то же самое: «И ругаю, и бью, и плачу, а толку нет».