— Знаешь, — начала Кира Сергеевна, — недавно на комиссии по делам несовершеннолетних — есть у нас такая — я подумала: ведь мы делаем совсем не то…
— Кто — «мы»?
— Все мы.
— Как это — «не то»?
— Вот так. Расширяем круглосуточные детсады, устраиваем в школе продленки… Теперь вот — школы полного дня… В первом классе вешаем ребенку ключик на шею и гордимся, как ловко мы освобождаем женщин от детей для общественно-полезного труда. А ведь ключик на шее ребенка — это драма нашего времени, только никто этого не хочет знать. И никто не спросит у детой, хотят ли они носить на шее ключик, хотят ли расти в круглосутках и продленках…
— Но ведь матери должны работать, — вставила Лидия. — Мы не так уж богаты…
— Мы богаты! Мы достаточно богаты для того, чтобы вернуть матерей к детям! Мать сама должна воспитывать своего ребенка!
— Странно, что об этом говоришь именно ты, — сказала Лидия.
— Я ближе к проблеме, потому и говорю: самое время женщин возвращать в семью, мы явно перегнули с эмансипацией.
Кира Сергеевна выбросила в ведро окурок, налила себе кофе. Опять болела голова, но не хотелось идти в столовую за анальгином и смущать дремавшего на дивану Женечку.
Лидия, чмокая губами, сосала конфету. Хмыкнула неодобрительно:
— Выходит, назад, к старому? На кухню, к корыту?
— Нет. Вперед, к детям!
Лидия покрутила головой:
— И все же странно, что именно ты, эмансипированная женщина, говоришь это. Или ты не в счет?
— Я в счет. Только обо мне печалиться поздно.
— А если бы не поздно? Согласилась бы жить так, как я?
Кира Сергеевна помолчала, разглядывая тонкую фарфоровую чашку. Она помнила эту чашечку с детства, в буфете у Синицыных стоял целый сервиз. Все давно побилось, осталась только эта чашка. Как уберегла ее Лидия?
— Ты же помнишь, чему учили нас в детстве, — уклончиво сказала она. — Перед нами открыты все дороги, мы можем стать инженерами, врачами, учеными, летчицами… Но никто никогда не сказал нам: станьте хорошими матерями. Никто и никогда. Может быть, только наши мамы, но их слова мы в расчет не принимали.
Лидия засмеялась.
— А ты хитришь и на вопрос не ответила. Но я и так знаю: ты не согласилась бы быть на моем месте. Твое счастье совсем в другом!
Откуда тебе знать, в чем мое счастье? — подумала Кира Сергеевна. — Я и сама уже не знаю этого.
41
Поздно вечером, когда все улеглись спать и дом затих, Лидия нырнула к Кире Сергеевне под одеяло, прижалась головой к ее плечу.
— Совсем как в детстве. Помнишь, я прибегала к вам ночевать…
— Помню.
— Твоя мама пекла нам ватрушки, и у вас всегда пахло ванилью и книгами… А теперь вашего дома нет…
— Как — нет?
— Очень просто. И моего нет. Теперь там шикарный торговый центр…
От нее, как в детстве, пахло травой и анисовыми каплями. Кира Сергеевна закрыла глаза, и ей показалось, что лежат они с Лидией в маленькой комнате на узкой кровати, сейчас войдет мать и скажет: «Девочки, хватит шушукаться, пора спать, завтра в школу».
Но мать не войдет. И никто не войдет. Она вспомнила, как мечтала поплакать возле своего долга, а дома, оказывается, уже нет.
Все уходит и ничто не возвращается.
На плече тяжелела голова Лидии, Кира Сергеевна обняла подругу и почувствовала, как растет в ней тихая нежность и жалость, словно они, две маленькие девочки, вдруг осиротели и заблудились.
Они долго шептались: «А помнишь?», «А помнишь?» — но помнили почему-то разное, нехитрые события детства сдвигались в их памяти, но все равно было хорошо лежать рядом и вытаскивать из-под тяжести лет забытые эпизоды и лица.
— Помнишь, как летела я с горы на санках и чуть под машину не угодила? — спросила Лидия. — А ты бросилась под санки, и полозья пропороли тебе руку?
Она ощупала в темноте ладонь Киры Сергеевны с плотным узким шрамом, поцеловала.
— Ну-ну, что это ты, дурочка? — Кира Сергеевна отдернула руку. — Вспомни лучше, как поссорились в пионерлагере, а ты потом принесла мне в изолятор цветы.
Лидия засмеялась, завозила ногами.
— Не было этого, ты сейчас выдумала.
Кира Сергеевна вздохнула:
— Я знаю, почему ты не помнишь, а я помню.
— Намекаешь, что мой склероз старше?
— Потому что не ты, а я тогда была виновата. Обиду забыть легче, чем вину.
Лидия похлопала ее по руке.
— Ну-ну, мать, что-то тебя на раскаяние потянуло. Не помирать ли собралась?
— Нет, не помирать. Приходит время подводить итоги.