Когда-то он сказал, что я не знаю жизни. «Сверху не все увидишь, жизнь понизу идет». Здесь разве не жизнь? Вот в эту самую приемную приносят свои заботы и нужды люди из жизни.
Шурочка влажной тряпкой вытирала свой стол. Мельком и с неудовольствием — рано! — взглянула на открывшуюся дверь, потом еще раз, бросила тряпку.
— Кира Сергеевна, вы? Вы как — совсем? — Даже поздороваться забыла.
— Здравствуйте, Шурочка. Я — на работу.
Кира Сергеевна подала руку, Шурочка, вспыхнув, быстро — раз-два — прошлась ладонью по юбке, протянула свою, маленькую, холодную.
В приемной никого не было. И не будет, подумала Кира Сергеевна. По крайней мере, ко мне.
Прошла в кабинет, пристроила на вешалке плащ, зонт. Открыла форточку, провела ладонью по столу — ни пылинки. И гвоздички в вазе. Как будто ее ждали. Но никто, конечно, не ждал, просто Шурочка завела такой порядок.
Кира Сергеевна причесалась и почувствовала, что она, наконец, дома. Что бы там ни случалось с ней, она всегда будет приходить сюда, как в свой дом. Она нуждалась в незыблемости этого порядка.
Достала из сумочки банку с черной икрой, нажала кнопку звонка. Сразу появилась Шурочка со своим неизменным блокнотом. И блокнот, и деловая озабоченность на лице, строго сведенные брови — все выражало готовность к работе.
— Почему бы нам не кутнуть в рабочее время? — сказала Кира Сергеевна. — Я угощу вас икрой, вы меня — кофе…
Брови Шурочки разлетелись к вискам, улыбнуться она не решилась, только дернулись губы.
— У меня как-никак еще неделя отпуска, — продолжала Кира Сергеевна, — а потому отложите ваш блокнотик, будем пировать и бездельничать.
Шурочка выпорхнула в приемную, там зажужжала кофемолка, Кира Сергеевна стала открывать банку. Чувство раскованности и свободы охватило ее, хотелось всем делать приятное — почему мы скупимся на доброе слово, улыбку, похвалу, ведь есть люди, для которых в этом — единственная радость! Вот и Шурочка — плевать ей на икру, она дорожит моим отношением, чутка к каждому слову, ловит интонацию, жаждет общения, а мне все некогда…
Потом они ели бутерброды, пили кофе, Шурочка держалась церемонно, изящно подносила к губам чашечку, пила маленькими глотками, без стука возвращала чашку на блюдце. Нет-нет да и взглянет на Киру Сергеевну, видно было, что хочет заговорить, но первой не решается.
— Шурочка, я давно хочу спросить: почему вы с вашим третьим курсом все еще торчите в этой приемной?
Шурочка опустила глаза, поставила на салфетку чашку с блюдечком, аккуратно промокнула салфеткой губы.
— Для меня это только начало. Конечно, я не собираюсь всю жизнь быть секретаршей… даже у вас. — Шурочка улыбнулась, смягчая возможную резкость фразы, — но пока что работа с вами — для меня хорошая школа. Я многому у вас учусь, Кира Сергеевна.
Кира Сергеевна смотрела на ее аккуратно уложенную головку — каждый день заходит в парикмахерскую, когда успевает? — на маленькие белые руки с холеными ногтями и опять старалась представить, какая она дома, в семье — с мужем, двухлетним малышом, с матерью…
— Чему же вы учитесь здесь?
— Ну, как… сразу и не скажешь. Просто вы для меня — идеал современной деловой женщины.
— Вот как? — удивилась Кира Сергеевна. Она ожидала все, что угодно: «учусь работать с людьми» или «учусь отношению к людям», на худой конец, — «учусь порядку в делах», а тут вдруг — «идеал».
— Что же во мне идеального?
— Ничего идеального, в этом все дело. Вы смелая и свободная, не покоряетесь обстоятельствам, построили свою жизнь, как хотели, много отдаете этой жизни, но много и получили от нее.
Ну вот, и она туда же — «много получили». Что толку убеждать ее в обратном? Даже если вывернуть перед ней свою жизнь наизнанку — не поверит. А если поверит, подумает: «У меня будет иначе».
Кира Сергеевна вспомнила, как муж говорил: жизни может научить только жизнь. Он нрав: чтобы понять и поверить, надо прожить.
— Как ни лестны ваши слова, Шурочка, в них мало истины. Хочу, чтобы вы запомнили: ничто не дается даром, одно делается всегда за счет другого; если человек многое получает в одном, то не меньше теряет в другом.
— По закону сохранения энергии? — засмеялась Шурочка.
— И сохранения справедливости, — добавила Кира Сергеевна. Подумала: для нее это — лишь формула, шутка, за которой ничего нет.
Кира Сергеевна колебалась, закурить ли при Шурочке или потерпеть, она боялась, что теперь, в роли «идеала» будет чувствовать себя связанно, будет стараться выглядеть благопристойно, как образец на выставке.