— Да поможет тебе богиня, Иннарис! Для меня будет честью быть другом и братом великого воина двух народов.
Тот обратил на него непонимающий взгляд.
— Такова была воля последняя Моав…
Сигарт постоял, затем подошел к столу, отложил Нар-Исталь и привычным движением взял свой меч-восьмиручку.
— Мне всегда говорили, что он для меня коротковат — значит, тебе как раз впору будет, — сказал он, подавая его Иштану. — Это славный клинок…
Лунный эльф просиял, с благоговением принял меч и лихо взмахнул им — подумать только, подарок от самого Иннариса! Но разговор с хэуром стал для Иштана не последним за этот вечер: прямо от Сигарта он направился в восточное крыло замка — здесь жили краантль. Перебросившись приветствиями с дежурившими воинами, он тихо постучал в комнату Кравоя.
— Кто там? — раздался из-за двери непривычно резкий голос.
Иштан осторожно просунул голову в дверь — неприветливый голос действительно принадлежал Кравою: тот сидел за массивным деревянным столом, сцепленные в замок смуглые руки покоились на столешнице.
— Кравой, мне надо с тобой поговорить… — осторожно начал веллар.
Солнечный эльф недовольно взглянул на него.
— Может, в другой раз, а? Сейчас не лучшее время для разговоров.
— Но это очень важно! — слова Иштана прозвучали так твердо, что Кравой покорился.
— Ну, говори.
Иштан прошел в комнату, тщательно затворив за собой дверь, и остановился напротив стола, за которым сидел краантль.
— Перед смертью Моав просила, чтобы я поведал тебе обо всем, что с ней случилось с прошлой зимы…
Жрец солнца медленно поднял глаза. Он слушал молча, и от сбивчивого рассказа Иштана мысли его взвивались, как рой пчел. Все смешалось у него в голове — Моав, Сигарт, Нар-Исталь, приход нового Иннариса… Словно свиток, разворачивалась перед ним жизнь погибшей веллары, до последнего вздоха оставшейся послушной своей богине. Теперь он, наконец, все понял! Понял ее слезы в саду среди лунных роз, ее молящий взгляд, ее отчаянную страсть, столкнувшую их в гномьем подземелье. Оглушенный, он сидел, не в силах пошевелиться, кровь глухо стучала у него в висках. До чего же жестока великая Эллар! Он почти смирился с тем, чтобы отдать свою душу ради победы нового Иннариса, но чтобы эта страшная судьба предназначалась Моав — такого он не мог даже предположить! Моав, его любимой Птице, Поющей Перед Рассветом! Его даже не обрадовала мысль о собственном спасении — слишком сильно поразил горестный рассказ Иштана… Когда веллар договорил, в комнате повисла гнетущая тишина. Иштан спохватился.
— Да, чуть не забыл! Моав просила передать тебе одну вещь…
Он шагнул к Кравою и протянул ему что-то. Тот поднял голову и почувствовал, как к горлу предательски подступают слезы: на ладони эллари лежал медальон — маленькое крылышко расколотой бабочки. Моав никогда не расставалась с ним. Теперь он смотрелся таким жалобным — разбитый, искалеченный, — лишь эмаль на крылышке все так же сияла ясным небесным цветом. Кравой вытянул руку, она задрожала в воздухе. Это было выше его сил. Он резко схватил медальон, сжал его в кулаке и закрыл лицо руками. Поняв, что ему здесь больше не место, Иштан тихо вышел из комнаты.
Глава 7. Рысь и орел
Наутро весь Рас-Сильван знал о том, что в город прибыл новый Иннарис. Ясные взгляды эллари и темные глаза краантль провожали Сигарта повсюду, где бы он ни появлялся; провожали со смешанным чувством удивления и недоверия. Непривычный к такому вниманию, хэур старался как можно меньше попадаться на глаза жителям города, однако время от времени ему все-таки приходилось покидать замок хотя бы для того, чтобы посмотреть, как живет его клан. Кравой действительно постарался — рыси расположились с большим комфортом в домах, которые специально для этого освободили воины краантль. Светлые, теплые, с огромными окнами и удобными кроватями — эти хоромы не шли ни в какое сравнение с голыми бараками Сиэлл-Ахэль! Наведавшись сюда несколько раз, Сигарт успокоился — похоже, рысям было не на что жаловаться. Что касается его самого, то он даже радовался, что живет отдельно от остальных хэуров, ведь поселись он у всех на виду, встреч с горожанами было бы не избежать, а от них-то как раз Сигарт и пытался уклониться — синие взгляды эллари жгли его, точно ожившие укоры совести…