Моав хотела возразить, но князь Рас-Сильвана с улыбкой прервал ее речь.
— Да-да, я знаю — он служит солнцу, а ты скоро станешь избранной дочерью луны. Но в душе его нет ни единого изъяна — она светла, как ясный день, и чиста, как источник Эллар! Он — высокий маг эльфийского народа, ровня тебе и твоим предкам. Только глупец станет искать различия между детьми солнца и луны! Мы — ветви одного дерева, птицы из одного гнезда, и только высота полета отличает каждого из нас… Пусть он еще только лишь пробует свои силы, что-то подсказывает мне, что еще никогда в солнечном круге не было более сильного мага. Мы вправе ждать от него великих дел, и ты, Моави, сможешь помочь ему в этом. Ты знаешь, много лет назад лунная княжна соединила свое сердце с воином солнца — вместе они принесли в земли эльфов мир и покой, годы их жизни стали золотым веком нашего народа, а судьба — светлой легендой… Пришла пора снова соединить светила дня и ночи.
Эльфа виновато отвела взгляд в сторону.
— Но есть и другая легенда, — проговорила она, немного помолчав, — о дочери Эллар, навсегда покинувшей свой дом и того, кто должен был стать ее кейнаром. Ее звали Эзури…
Лагд бросил на нее тревожный взгляд.
— Да, ты права — это грустная песня… А почему ты о ней вспомнила?
— Потому что теперь это и моя история.
Моав глубоко вдохнула.
— Отец, я знаю своего кейнара, — сказала она и, на миг умолкнув, добавила, — и его жизнь прошла не в Рас-Сильване…
Опешив, князь Рас-Сильвана ненадолго замолчал.
— Что ж, если ты так решила, пусть твое сердце достанется избранному тобой эльфу…
— Он — не из эльфийского народа.
Лагд пристально посмотрел на дочь.
— Мне не дано видеть, что происходит в твоем сердце, Йонсаволь, но я прошу тебя — подумай трижды, прежде чем связывать свою жизнь с человеком, — осторожно произнес он. — Люди слабы, а их сердца злы и завистливы…
Он увидел, как эльфа дернулась, будто пытаясь отстраниться от его слов. В следующий миг ее синие глаза медленно поднялись на князя Рас-Сильвана.
— Он не человек…
До Лагда не сразу дошел смысл сказанного — когда же он понял, какую участь уготовила себе его любимица, слова застряли в горле. Некоторое время отец и дочь стояли, молча глядя друг на друга. Наконец, Лагд тихо произнес:
— Ты ходишь по лезвию ножа, дочка — рано или поздно его природа даст о себе знать, и тогда не жди милости от сына Хэур-Тала. Сердце рыси не ведает пощады!
— Я ничего не жду, отец — я лишь иду по тому пути, что мне уготовила Эллар.
Старший веллар взглянул в глаза дочери и понял, что ее решение непреклонно. Он удивился тому, как она вдруг повзрослела или даже постарела за это недолгое время. Он решился на последний аргумент:
— Вопросы души и сердца каждый решает сам, но ты — старшая веллара Рас-Сильвана и не можешь как угодно распоряжаться своей жизнью. Твое место здесь, рядом со своими людьми!
— Отец, я знаю, что я делаю, — тихо ответила она, поднимая голову. — Прости, но я уже не передумаю.
И, помолчав, она быстро вышла из зала, оставив веллара наедине со своим горем. Поистине проклятым был этот день, принесший сразу две печальных новости, и не одному только Лагду…
Косое вечернее солнце уже заглядывало в окна, когда у двери зала раздались легкие шаги, и в следующее мгновение своей стремительной походкой в комнату вошел Кравой. Тени под высокими сводами побледнели, как будто спугнутые солнечным лучом.
— Ты звал меня, владыка — прости, что задержался!.. — его голос звучал молодо и звонко.
Лагд медленно поднял тяжелый взгляд — не хотелось ему причинять боль солнечному эльфу, не хотелось верить, что отеческим мечтам уже не суждено сбыться… Когда же он заговорил, каждое его слово было подобно упавшему камню.
— Кравой, я знаю, что ты давно любишь мою дочь…
Лицо краантль залилось краской при этих словах, он попытался что-то сказать, но Лагд продолжал, не обращая на него внимания:
— И я не мог желать для нее лучшей судьбы, как если бы ее взял на сердце старший жрец храма Краана.
Карие глаза Кравоя просияли. Увидев его радость, Лагд невольно отвел взгляд. Глубоко вздохнув, он продолжал:
— Но свет луны одинаково освещает пути радости и печали — воля богини бывает неисповедима… Ты должен забыть Моав — отныне ее сердце закрыто для тебя навсегда.
Под резными сводами повисла мертвая тишина — Кравою казалось, что бешеный стук его сердца эхом отражается от стен. Наконец, он заговорил, и слова его звучали хрипло и задавлено: