Лавируя между телами убитых, Помпей пересек двор храма. Следом за ним по пятам шли два гиганта-телохранителя в полном тяжелом вооружении. С тем же недовольным выражением лица полководец осмотрел залитый кровью жертвенник. От остальной площади его отгораживал невысокий ажурный забор из цветного камня, за который во время церемоний запрещалось заходить молящимся. Теперь же, как бы переломившись в поясе пополам, на нем в неестественных позах повисли тела двух священнослужителей — лица их потемнели от крови и были страшны. Помпей перевел взгляд на возвышавшееся над ним величественное здание храма. Покрытое белым мрамором и обильно украшенное золотом, издали, в солнечную погоду, оно казалось сложенным из чистого снега, на его купол было невозможно смотреть. От жертвенника к передним, главным воротам храма из бесценной каринфской меди вела лестница в двенадцать ступеней. Поскольку ворота эти не имели дверей, снизу, с того места, где стоял полководец, казалось что они поднимаются прямо в небо. Впечатление было сильным и, очевидно, хорошо продуманным. Тут же, на столбе, он прочел начертанную по-гречески надпись, гласившую, что никто, кроме священников, не имеет права вступать в приделы святилища. Она вызвала у Помпея подобие улыбки. Уж кто-кто, а Гней Помпей Великий точно знал, что победитель имеет право на все, чего только пожелает. И тут же, как если бы он пристально следил за выражением лица полководца, из-за спины одного из легионеров вывернулся, засеменил к Помпею маленький сутулый человечек. Мелко переставляя ножками, он приблизился, задрал к небу лицо. Некрасивое, если не сказать уродливое, оно было удивительно подвижным. В жизни встречаются люди, чья внешность вызывает у окружающих жалость, но лишь немногие из них заставляют тут же забыть об этом чувстве, стоит им заговорить. Неизвестно как, лица несчастных преображаются, и уже не изощренная неправильность черт, а их окрашенная чувством гармоничность и светящийся в глазах глубокий ум заставляют забыть о первом, явно превратном впечатлении. Впрочем, как и задуматься о том, что есть красота. Именно таким был Захария Версавий, иудей из Иерусалима, по своей воле пошедший служить завоевателям и, в подражание римским вольноотпущенникам, принявший имя одного из аристократов далекой метрополии. Постепенно и незаметно, но на удивление быстро Версавий занял место в ближайшем окружении полководца, стал кем-то вроде советника и переводчика главнокомандующего римской армией, и если не другом, то тем человеком, с кем Помпей охотнее всего беседовал на темы, далекие от военных. Впрочем, должность Захарии никак не называлась, что не умаляло ее статус и значение.
Однако, на этот раз советник Помпея, видимо, допустил ошибку, неправильно истолковав коснувшуюся губ военачальника улыбку. Он стоял, заглядывая снизу вверх в лицо римлянина своими большими, по-иудейски печальными глазами, всем видом показывая, что готов к любым услугам.
— Мой господин хочет что-то узнать?..
Помпей не ответил, даже не взглянул в сторону Захарии. Его круглое, несколько одутловатое лицо сохраняло привычное спокойствие, и даже тень былого неудовольствия покинула знакомые каждому легионеру черты. Со стороны вообще могло показаться, что разглядывавший храм человек, скорее всего, покладист и добр, хотя, пожалуй, и не слишком далек умом и уж наверняка обделен сильным характером, о чем говорили маленький рот и небольшой подбородок. Впечатление это, впрочем насквозь ложное, мгновенно рассеивалось, стоило встретиться с Помпеем взглядом. В его холодных глазах даже несведущие люди без труда различали непререкаемую целеустремленность и железную волю, какими обладал этот с виду сдержанный, неторопливый мужчина. И еще в желтоватых глазах полководца было нечто волчье, невольно заставлявшее вспомнить о легендарных Ромуле и Реме и тут же предположить, что Помпей был третьим, кто приникал к соскам римской волчицы.