— Вы хотите сказать, следовало найти еще что-то?
— Да. Поле предстояло сфокусировать — оно быстро рассеивалось в пространстве. Не имелось прибора для его обнаружения и определения мощности. Опять труд. Днем и ночью. Скоро все было готово — оставалось самое главное.
— Как, и на этом работа не заканчивалась?
— Требовался источник энергии. Конечно, Т-поле можно получить и с помощью существующих электростанций. Но это дорого и громоздко, да и не исчерпывало проблемы целиком, снижало ценность некоторых открытий в комплексе. Нужен был малогабаритный, дешевый и необыкновенно мощный аккумулятор.
Я запросил у компьютера информацию по данной теме. Разумеется, ее оказалось не так уж и много. Отыскать требуемое не представляло труда. Это в основном материалы, статьи и записи советского ученого Иоффе. Я выяснил: он занимался кристаллами, точнее, их поляризацией и диэлектриками, и столкнулся с необычным явлением — в тонкой пластинке кварцита наводился ток. Но когда ученый попытался сложить пластинки в пакет, надеясь, что и напряжения будут складываться, — ничего не вышло, происходили пробои. Однако у русского не было того, чем обладал я. Идея облучить пластинки Т-полем сверкнула молнией. И все встало на свои места. Каждая пластинка толщиной в один микрон покрывалась после облучения молекулярной пленкой, не пропускающей заряд. Пакет размерами всего в миллиметр давал напряжение в миллион вольт. Источник найден — элемент величиной со спичечный коробок давал энергии столько же, сколько средняя электростанция. Круг замкнулся: аккумулятор подпитывал Т-поле, а его излучения помогали решать многие проблемы.
— Ну а остальное? Другие аппараты?
— Приборы, просвечивающие стены, раздевающие негодяев и прочее, — игрушки. Достаточно импульса, равного доле секунды, чтобы облученное вспышкой Т-поля вещество малой твердости рассыпалось в прах. Катализатором являлся сноп ультразвуковых волн. Это бескровное орудие возмездия. Я всегда ненавидел насилия, скажу откровенно — не переносил вида крови, презирал главное безумство — войну. Больше всего я опасался, как бы мои открытия и изобретения не послужили ей. Раздевающим аппаратом я хотел выставить на публичное осмеяние ненавистных мне мерзавцев, ибо у кого-то из русских писателей прочел: смеха страшится даже тот, кто вообще ничего не боится. Но вскоре я понял: даже мои «шутки», попади они в лапы милитаристов, превратятся в страшное оружие. Прав был Аристотель, когда утверждал: «Кто двигается в науках, но отстает в нравственности, тот более идет назад, чем Вперед». Что же касаемо серьезных открытий, то если бы до них добрался Робинсон, он бы купался в золоте и превратил бы людей в бесправных рабов, скотину.
Голос смолк. Шелестела пленка, конец ее монотонно стукал по роликам.
— Все. — Грег выключил магнитофон. — Мне бы хотелось, что бы вы, не торопясь, подумав, прокомментировали. Начнем с вас, Уваров, доктор более-менее в курсе. Свое мнение он мне когда-то высказал. Что вы думаете?
— По-ра-зи-тельно, — слегка запинаясь, начал Уваров. Глаза его оживились, очки сползли, и он смотрел поверх них. — Жаль, я не могу задать ему несколько вопросов. В том, что мы услышали, есть ответы на некогда интересовавшие меня явления. Причем ответы гениально просты. Некоторые проблемы, правда, в зародыше, роились в сознании, вернее, в воображении, но я отодвигал их на будущее и, признаться, на не совсем близкое. Меня, однако, поразили его пессимизм, надломленность и обреченность. Парадокс: с одной стороны — столь великая сила, с другой — безысходность, какое-то непротивление злу. — Физик дрожащими руками вытер лоб. — Если вы возьмете меня с собой, буду очень рад.
— Ну а ваше теперешнее мнение, доктор? — Грег был явно доволен выступлением русского. — Что скажет второй спец?
— Я не столь восторжен, как мой коллега. — Эдерс усмехнулся в усы. — Прежде, когда Грег рассказал мне о Смайлсах, я отнесся к сообщению весьма скептически. Больше того, решил: имею дело с шизофреником, иногда случается такое на почве травмы. Уж простите, Грег, но и вас посчитал слегка свихнувшимся. Потом представилось время подумать, сделать некоторые допущения, проанализировать. Короче, я заколебался. В клинике, куда доставили Грега, я тоже прослушал запись, но, видно, там было много лишнего, и я настроился на иронический лад. Теперь пересмотрел свои взгляды. Сочту за честь принять участие в экспедиции. Да, по поводу удивления Мишеля пессимизмом Смайлса. А что ему прикажете делать? Человек сломлен и раздавлен жизнью.
— Значит, это плохая жизнь, — назидательно возразил Уваров, — и следовало поискать более разумный выход.
— Легко сказать. — Эдерс хмыкнул.
— Ну мне не очень легко, скорее наоборот. Но складывать оружие было рановато.
— Хорошо. — Грег постучал никелированным крючком по столу. — Есть какие-нибудь предложения по существу?
— Есть, — улыбнулся доктор и поднял бокал с пивом. — Хотя я злейший противник спиртного, но предлагаю тост. Видите ли, по восточному календарю нынешний год называется годом черной собаки.
— А почему черной? — удивился Мартин. — Значит, в этом летосчислении встречаются собаки других цветов?
— Представьте, да. Кроме белой, желтой, что вполне естественно для этих животных, могут быть красные и даже синие. Мудрецы толкуют: именно этот год благоприятствует добрым начинаниям, сулит успех. Становится черным для дурных людей и светлым для верных и преданных.
— Теперь, я думаю, самое время выслушать нашего русского друга, — предложил Грег. — Расскажите о себе, но желательно поподробнее и, разумеется, откровенно. Здесь, как мне кажется, собрались единомышленники и судить строго не будут.
— Ладно, — Уваров вытер губы. — Откровенно так откровенно. Скрывать мне от вас нечего, особенно от доктора, я ему многим обязан.
— Полно вам, — насупился Эдерс.
— И терять нечего. Все, что было дорого и свято, потерял.
3. ЭТОТ СТРАННЫЙ РУССКИЙ
— Уж наберитесь терпения, — начал Уваров. — О династии нашей можно сложить целый роман.
— Наберемся, — успокоил его Грег. — Пусть вас не смущает время, рассказывайте.
— Итак, после освобождения крестьян от крепостного права в 1861 году…
— Вы хотите начать с 1861 года? — ужаснулся Эдерс.
— Да пусть говорит! Куда нам спешить? — Мартин ободряюще взглянул на русского.
— Не пугайтесь, об этом всего несколько слов. — Уваров чуть прикрыл веки и продолжил: — Мой любимый поэт Некрасов так прокомментировал это событие: «Порвалась цепь великая. Порвалась и ударила. Одним концом по барину, другим по мужику». Но волею судьбы мои предки оказались в выгодном положении. До царского манифеста они находились на так называемом оброке — держали в Москве рыбную торговлю, а барину платили дань. Прадедушка, человек предприимчивый, быстро пошел в гору и разбогател до миллионного состояния. Слыл он неверующим, даже богохульником и «безобразником». Его супруга являла полную противоположность — искала утешения в религии. Родив сына, вообще устранилась от мирской суеты, к вящей радости мужа, который незадолго до революции, оставив жену на попечение монахов и попов, а сына сбагрив в морской кадетский корпус, перебрался в Париж в обществе француженки — то ли певички, то ли плясуньи кафешантана. Капиталы также перевел во Францию. Жил припеваючи, стриг купоны, словно заправский рантье.
В двадцатых годах дедушка плавал на миноносце гардемарином. Когда Красная Армия ударила по Крыму, молодой моряк отправился в Константинополь. Разумеется, не один, а с возлюбленной. Она-то и стала моей бабушкой. После многих мытарств молодые оказались в Париже и, само собой, наведались к папаше-свекру. Но новоявленный рантье отошел в потусторонний мир. Однако бывшая «арфистка» не только взяла их под свое крылышко, но и приняла самое деятельное участие в дальнейшей судьбе.
— Во-от. — Мартин поднял указательный палец. — А мы часто говорим — шансонетка. Извините, перебил.
— В 1922 году у супругов родился сын — мой отец. Почти одновременно их постигло и горе — умерла от воспаления легких мачеха-патронесса. Свое состояние она завещала им.