Незаметно в суете однообразных будней подойдя к своим сорока, Олеся Якунина успела вкусить по капле многое и не успела ничем желаемым насладиться.
Серые, похожие на пальцы рук будни начинали исподволь угнетать ее повторяемостью и кажущейся безысходностью, но еще не настолько, чтобы впасть в отчаяние и бессилие под грузом обстоятельств. Жизненное пространство было до отказа заполнено работой, заботой о детях, — старшая Оля заканчивала школу, младшая, Светка, внешне и характером очень похожая на мать, была только в 5-м классе. Уход за больной сестрой: Екатерина Георгиевна была на двенадцать лет старше сестры и, страдая жестокой гипертонией, не могла дождаться пенсии. Кроме этих забот уйму времени забирали «налеты» на магазины, бесконечные очереди и кухня. Не признавалась в усталости и на вопрос коллег «Как жизнь?» отвечала: «Типичная жизнь рядовой советской женщины, которой некогда задумываться об истоках, политике, истории и прочем». Среди сотрудниц она выделялась не только стройной фигурой, но и естественной непосредственностью и незлобивым остроумием. Крохи свободного времени проводила в уединении — любила природу, ездила с младшей в ботанический сад, в парк, хорошо ориентировалась в названиях множества цветов и трав. Если же случалось не выбраться из-за непогоды, болезни дочери — уединялась в своей двухкомнатной квартире, сидела допоздна на кухне, глядя на деревья под окном, пила чай или кофе со сливками, без особого интереса пролистывая дневную прессу. Она не стыдилась признаваться коллегам, что так до сих пор и не прочла нашумевшего когда-то романа «Сто лет одиночества». Она покорно несла свой крест, не веруя в Бога, в спасительную миссию церкви, в справедливость общества, полагалась исключительно на природный оптимизм и собственные силы.
Ее муж Август Ключников занимал скромный пост в республиканском центре стандартов и метрологии. Она исключительно редко с ним ссорилась и не подвергала нервной ревизии их семейные отношения, смирившись с мыслью, что человека перевоспитать невозможно. Коль природа наделила упрямством, тугодумством, замкнутостью, уж лучше найти ключ, чтобы использовать эти качества во благо семье. Это благо долго держалось на грани постоянной нехватки денег, отказа от модных и дорогих вещей, вынужденного ограничения желаний. Возможно, в сравнении с описанными любимым ею Достоевским петербургскими женщинами она жила лучше. Опять же, не сетовала. Помечтает, помечтает, сидя на кухоньке за чашкою кофе, и хорошо на душе, вроде и мечта осуществилась. Четыре года она никак не могла купить себе приличную песцовую зимнюю шапку. Носила — благо зимы последние выдались не морозными, — старенькую фетровую шляпку, которую во дворе больницы стыдливо прятала в сеточку и покрывала голову сиреневым полушерстяным платком. У Августа несколько лет назад обнаружилась язвенная болезнь, от которой он, напуганный до смерти, удачно излечился. Мучили — он был старше ее на три года — головные боли, перепады артериального давления. Донимал просьбами измерить давление после обильной еды, перед сном, после прогулки. Выводил для себя параметры и графики поведения, обложившись гороскопами, лунными таблицами, расписывая год на дни с биологически вредными ритмами и неблагоприятными магнитными полями. При малейшем недомогании амебою расплывался на тахте, и уже ни одна ее просьба, разве что пожар у соседей, на него не действовала. Они и не заметили, как их юношеская привязанность, похожая на любовь, переросла в обыденную привычку жить рядом. Он был партнером, а не супругом. Собственно, и она не назвала бы чувство к нему большой любовью. Пылко полюбила она в девятнадцать лет своего однокурсника. Обманывал он ее, не верил в искренность чувств, а может, по молодости не смог оценить ее порыва. Пользовался успехом у студенток и потому нагл был до предела. Она все же отказалась лечь с ним в постель до росписи в ЗАГСе. На что он дерзко ответил: «Да я сплю с каждой второй из группы. Наивная, я тебя год уговаривать не стану». — «Не верю!» — вырвалось у нее нечто подобное на крик. «А ты поинтересуйся у своей подружки Светы, от кого она беременна. Посмотри на свою худобу. Кого ты из себя корчишь? Не грудь, а прыщики». Она затравленно молчала. Выплакалась на груди у еще живой тогда матери.