Выбрать главу

Исключительно благодаря усилиям родственника, сотрудника НКВД, я, старший в семье, перебрался в Москву на учебу. Выучился на слесаря. Тут война. Первый бой я принял в народном ополчении, чудом остался в живых. Пацан. Я себе приписал в военкомате лишних полтора года и запи­сался добровольцем на фронт. Война — дело мужчин, и не дай бог ее заново пережить. Парадокс: сражался за Отечество, а все ранения, легкую контузию получил за пределами нашей родины, закончив войну в госпитале в Австрии. Поскольку я был молод, то остался служить до сорок девятого года. Пробовал писать стихи. Да-да, как ни покажется вам странным, работал полгода даже в нашей брянской газете. Не все мои сестры остались в живых. Младшая умерла во время оккупации, старшая после войны уже... пережив горе утрат, гибель мужа... не выдержала, одним словом, ослабла духом и покончила с собой. Средняя, Нюра, доживает свой век в Ленинграде. Ее дочь, когда я уже закончил институт и работал в научно-исследовательском институте экономики и планирования, приехала ко мне в Минск, жила в нашей семье, выучилась на медсестру. Я полюбил Белоруссию. Освоил язык. Может быть, не в совершенстве, но ежели бы велось преподавание на родном языке, это не представляло бы для меня трудностей. Интересовался историей Средне­вековья, Великим княжеством Литовским, бытом, законами, дважды бывал на заседаниях клуба «Спадчына», слушал поэтов из полулегальной группы «Тутэйшыя». Я не чувствовал себя пришлым, чужим, умышленно оскверня­ющим самобытность белорусов и отрицающим их вклад в цивилизацию. Я закончил аспирантуру, диссертация — «Природные ресурсы Белоруссии и их использование в народном хозяйстве». Правда, в наши дни, когда мы распоя­сались в своем жестком отношении к природе, помаленьку вникнув в смысл слова «экология», моя работа шестидесятых годов не утратила актуальности. Мишуры и поверхностности в социалистической науке об экономии было и есть предостаточно. Не составляло труда получить степень кандидата по теме «Роль коммунистической партии в кооперативно-колхозном строительстве в Белорусской ССР» и прочее. В силу разных причин, одной из которых была ее измена, мой брак с первой женой распался. Ветреной была она от природы, шаловливого нрава. Я жил работой, был доволен своей профессией. Свою работу я любил, невзирая на расхожее ироничное высказывание экономиста- бизнесмена Паркинсона: «Пожив на свете, большинство из нас приходит к выводу, что почти все утверждения теоретиков-экономистов не соответству­ют истине». Я считал и считаю, что безопасно и стабильно чувствует себя государство, которое вовремя решает экономические проблемы. Возможно, братья Райн, Эдисон или нынешние молодые изобретатели персонального компьютера «Эпил» и не пользовались рекомендациями. Возможно. Изучать, познавать, выводить законы, теоретизировать — не менее важно. Ведь не зря первая волна оголтелой перестроечной критики ударила по основе — по экономике. Впрочем, я ушел в сторону, извините. Так вот... я любил студентов и принимал активное участие в общественной жизни своей кафедры, факуль­тета, всего института. Во времена Брежнева ветераны оживились, словно получив второе дыхание. Считалось престижным входить во всевозможные советы, быть членом парткома, бюро, разных комиссий. Я без лишней пом­пезности и претензий на незаслуженную славу и награды нес общественные нагрузки по долгу чести. Ректор во мне души не чаял, я был вхож к нему в кабинет без стука и предупредительного звонка. Всенародно, торжественно, искренне мы отмечали годовщины революции, Дня Победы, Первомая. Любо- дорого вспомнить. Духовой оркестр, вынос институтского знамени, вручение памятных медалей, почетных грамот, ценных подарков. Мы с ректором были самыми молодыми по возрасту участниками войны. И это сближало, объе­диняло как теперь говорят, «творцов счастья». Действительно, оборотная сторона такой благополучной внешне жизни не видна и не сразу открывается. Долго и я, увлеченный идеей коллективного руководства, не замечал невиди­мого щита ректора, нарождающегося угодничества, лицемерия и даже страха перед ним. Умер у нас скромный, неказистый с виду, замечательный ученый, трудяга. Удар случился с ним прямо в кабинете ректора перед заседанием рек­тората. После похорон, — я был председателем комиссии, — жена покойного, зная, что я был с ним в дружеских отношениях, призналась: «В смерти мужа я виню только ректора. Он его убил!» — «Как?» — усомнился я в жутком откровении. «Морально. Террором, запугиванием, унижением». — «Да, но ведь они были соавторами ряда научных работ». — «Мнимое соавторство с ретроградом, лжеученым, сотворившим из своей особы культ, вынудил мужа пойти на компромисс. Аркадию Моисеевичу от природы не хватало бойцов­ских качеств, он был нерешителен и труслив, малодушно поверил в обеща­ние тирана, мол, одному еврею ходу не дадут, а вместе получат Ленинскую премию. И мой сдался, а когда опомнился, было поздно. Я говорила ему: вон сколько Ленинских премий исключительно одним евреям и дают, что ты боишься его? А... что вспоминать. Старость, усталость... До чего доходило: ректор брал с машинки отдельные главы, что-то якобы редактировал, пыль в глаза пускал и отдавал на перепечатку, оригиналы не возвращал. И еще, изверг, заставлял моего рассчитаться с машинисткой. Верх наглости! К сожа­лению, ни посмертных записок, ни воспоминаний о зловещей роли ректора покойный не оставил».