Психологический надлом произошел после смерти матери, которая не перенесла третьего инфаркта. На всю жизнь запомнились прощальные слова самого дорогого человека: «Не смогла я полюбить твоего мужа, извини. Не такого тебе желала. Недостоин он тебя. Держи семью... такая твоя доля. Будь внимательна в жизни... »
К сорока годам она поддалась упадническим настроениям, считая, что золотая пора жизни миновала, не подозревая, что носит в себе огромную потребность любить. Любомир нес ей вместе с тремя первыми астрами разочарование: он раздумал писать очерк о ее буднях и праздниках. Видя в ней неординарного человека, он передумал лепить с нее модель типичного советского героя. Он боялся разочароваться, познакомившись с ее работой, вехами биографии — ведь абсолютное откровение исключено. Его фантазия уже дорисовывала ее образ. Сам был неординарным. Когда все начали зачитываться Маркесом, Пикулем, Паскалем, он умышленно цитировал максимы менее известного Люка Вовенарга. Он понял, то «найденное им сокровище» ему не хочется выставлять на всеобщее обозрение. Кажется, она ему понравилась: внешностью, голосом, синью в распахнутых глазах, движениями рук, походкой. Когда человек не видит недостатков в женщине, он начинает влюбляться в нее. Вот она идет, еще не видя его. Усталая, отрешенная. Но сколько в ней притягательной колдовской женственности. Не всем дано распознать, не всем. Его появление она встретила вежливо, но без особого восторга. Он побледнел.
— Извините, ради бога, я без звонка, — он протянул ей цветы.
— Ничего. Творчество непредсказуемо, но я не готова к разговору. Может, оставим эту затею?
— Знаете, именно с этим предложением я и пришел к вам. Вы мне интересны, говорю искренне, но почему-то не хочется выплескивать свои симпатии на страницы газеты.
— И слава богу, — с печалью в глазах сказала она, — и у меня гора с плеч.
— Вы не обижаетесь? — несколько подавленно спросил он.
— Господи, я не настолько тщеславна, чтобы убиваться.
— Разве вы не ранимы?
— Это не беда. Пережили изобилие, переживем и разруху.
— Умоляю вас, только не сводите все к ловкому трюку.
— Ну что вы, сударь, мне, наоборот, приятно, что вы по-человечески просто признались.
— У вас прежний маршрут?
— Неизменный... Вдоль по Питерской.
— Может, мы выкроим минуту на чашечку кофе?
— Может быть.
Они подошли к кафе с заманчивым названием «Паляўнічы». Спускаясь по лестнице вниз в подвальное помещение, он подал ей руку, и она охотно на нее оперлась.
Кофе оказался недоброкачественным, пережаренным, оседал во рту горечью.
— Я хоть и живу в двух шагах отсюда, а из-за суматошной жизни, беспросветного быта не хожу ни сюда, ни в соседние кафетерии. На работе пьем чай.
— Индийский?
— Откуда? Второй сорт грузинского или азербайджанского.
— Я вас угощу индийским.
— Вы всегда такой сосредоточенный?
— Нет. Временами только нападает блажь, съедает червь отрицания и осквернения всего, — ответил он, когда вышли на проспект.
— Вспомнилась смешная история. Когда мы ходили надутые, недовольные, профессор, который читал нам лекции, любил поучать: «Полощите рот коньяком — не будет пародонтоза». Извините, но мне надо, совмещая приятное с полезным, купить чего-нибудь на ужин. Может, у вас дела? Боюсь, в магазине будет очередь.
— Я не тороплюсь. Составлю вам компанию. У вас семья большая?
— По нынешним временам большая. Двое детей.