Выбрать главу

Неделю он провалялся в общежитии, стыдясь показать изувеченное побоями лицо. Стыдно было перед однокурсницей Камелией, которой он уже восхищался, особенно когда она выступала на торжественных собра­ниях. Однажды даже с самой высокой трибуны у памятника вождю в день Октября. Она долго не замечала не только его таланта, но и внимания. Получилось, что все ее поклонники оказались бездарями, кто-то спился, кто- то ушел в академический отпуск. Она, не привыкшая быть одна, приблизила к себе провинциала Любомира и, к своему удивлению, открыла в нем «много положительных качеств», которых как раз не хватало тем, другим. Он заста­вил ее влюбиться. Ах, эти женщины! Он не опасался их как огня, но и не лип к ним, как пчела к меду.

Устроили проводы его «холостяцкой жизни». Подстрекатель Вовик Лапша, когда они проходили мимо морга мединститута, предложил проверить себя на «вшивость»: смогут ли заглянуть в это «общество», которое избавлено от душевных сомнений и борьбы за хлеб. Вовик подбадривал: патологоанатом свой парень, сосед по дому. Любомир с удалью откликнулся. Зашли. Спьяна и трупы, которые лежали с бирками на шее, не вызывали брезгливости и страха. В другой камере труп старика лежал на каталке, а труп женщины на столе для вскрытий. Уже у входа, почти у ног, лежал совсем не похожий на мертвого человека труп мужчины в грязной одежде. Было ощущение, что пьяный по ошибке забрел в подвальчик и, поджав ноги, уснул. В уголке у столика сидел знакомый Вовика и пил кофе.

— Здорово, князь. Познакомься. Любомир Горич — в будущем светило журналистики. Изучал многогранность жизни, решил проверить силу воли. Скажем, таким методом: сможет ли он отрезать голову человеку. Маньяки отрезают живому... а он мертвому, — с черным юмором предложил Вовик.

— А что, и попробую, если разрешат, — Любомир чувствовал себя героем.

— Разрешаю. Вот скальпель. Подойдите к трупу женщины и попробуйте. Не все ж журналистам в судах сидеть, а вдруг и о нашей профессии репортаж выдадите.

Ноги у Любомира налились свинцом. Ум прояснился. Он с ужасом поду­мал: «А вдруг очнется?» Не верилось, что это труп.

— Действуй. Я потом пришью. Начинай с шеи.

Незнакомка была чертовски красива, даже мертвая. Длинные черные воло­сы. «Да они живые!» — подумал он. Осторожно тронул лоб рукой. Странный холод. Он проник через всю ладонь до основания, до самой мелкой косточки и «поселился» в ней. Любомир Коснулся скальпелем шеи и перевел взгляд на «публику», мол, как видите, действую легко и непринужденно. Острое орудие патологоанатома уперлось в шейные позвонки, как тупой нож в дерево.

— Надо сломать позвонки руками. Смелее, — подсказывал врач.

— Во дает! — тянул Вовик.

Любомир не знал, как это делается, попробовал. Руки дрожали. «Помог» специалист своего дела. Любомир намотал длинные волосы на руку и поднял голову — видел такой трюк в каком-то фильме. Даже не предполагал, что голова человека такая тяжелая. Вовик аплодировал. Любомир раскланялся, но не выдержал, вышел на воздух, он задыхался...

Долго, лет десять, по меньшей мере, являлась ему эта сцена в жутко-кош­марных снах.

Ах, женщины! Так кто же счастливее — тот, кто требует от них взаимности, или тот, кто холодно и бесчувственно владеет ими? Иногда и ему было без них скучно, а с ними муторно. А эта Олеся — кто она? Игра воображения? Ведь он давно позабыл душевные муки. Любовь к Камелии была сдержанной. Чувства под гнетом разочарований атрофируются. Если в лодке жизни правит женщи­на, это чревато неопределенностью. Ведь даже за каждой красивой женщиной, как шлейф, тянется ее некрасивое прошлое. Имидж стороннего наблюдателя нравился ему. Все кончилось как бы в расплывчатом сне-тумане, не принеся душевных переживаний. Он спокойно ходил на похороны известных деятелей культуры, музыкантов, поэтов... Стоял в траурном карауле, думал о сюжетном ходе статьи, о предстоящей встрече с «Тихой». Он знал, что Олесю идеали­зирует. Временами и к ней просыпалась неприязнь. Потому как она создание этого греховного племени и он ясно видит в ней типичные черты, свойственные и всем остальным. К чему так восторженно реагировать на черную «Волгу», на то, что он за рулем? Почему не поинтересоваться, для чего он привез ее на Минское море, к молодежно-туристическому центру «Юность»? Хотя бы для приличия засомневалась. «Далеко. Боюсь ехать за город... » и прочее. Они спустились вниз, к воде, к настилу, отдаленно напоминающему пирс. Он сжал ее лицо в ладонях и поцеловал в губы... один раз, второй... третий. Ему показа­лось, что она ждала этого с молчаливой покорностью. Почему она держит его руку в своей руке? Почему идет рядом, подавленная, ручная? Хоть бы ускорила шаг, бросила слово в укор, осудила, что ли?