— Скажи мне, ты влюблен? Признайся. Я отпущу, если она лучше меня. Ты влюблен? — допытывалась при всяком удобном случае и без оного.
Он криво улыбался, оставаясь внешне невозмутимым.
— Ты влюблен? — уже настаивала именно на положительном ответе
она.
— Да я забыл, что такое слово есть... «любовь», — ответил он.
— В таком случае выходит, что ты и меня больше не любишь? — по ее карим глазам пробежала искра нервозности.
— Это разные понятия, несоизмеримые вещи: любовь в семье, любовь вообще, любовь к жене. Я принадлежу тебе, значит, по-прежнему люблю, — изворотливо начал он. Это ее раздражало.
— Все. Закончим. С тобой все ясно. Терпеть не могу твои философствования. Я чувствую, ты отдалился от меня душевно.
— Не будем муссировать бесконечную проблему «муж, жена и любовь». Я просто устал душевно... ты правильно определила. Не хочу искать смысл понятий и их реальных проявлений. Будем, пока нечто объединяет, жить, просто жить.
— Да. Тебя на откровение всегда не хватает.
— Хорошо. Я не влюблен! Ты довольна? — процедил он сквозь зубы.
— Довольна. Напиши сыну, — быстро перевела она разговор на свою больную тему.
С горечью он подумал, что у него даже желание влюбиться отсутствует. Это стресс, депрессия. Вот и ушлый Вовик заметил, что у него мерзкий, угрюмый вид человека, который завидует тем, кто в могиле. Позвонили. К телефону, по счастливой случайности, подошел он. Звонила «Капризная» и через отработанный пароль назначила «жизненно необходимое» для нее свидание. Она, действительно, в экстренных случаях звонила домой. Обычно донимала его переливанием из пустого в порожнее по телефону в служебном «офисе».
Камелия, которая никогда доселе не интересовалась его телефонными разговорами, на этот раз спросила:
— Кто звонил?
— Ошиблись номером.
— Что-то часто стали ошибаться. На столе ручка и бумага.
— Ты же знаешь, у меня уже аллергия к этим орудиям растления духа. И потом... только вчера ты говорила с сыном по телефону.
Артем служил на границе в Бресте. В дни призыва она вся извелась: так было ей страшно отпускать единственного сына, пугал трагическими вестями Афганистан.
— Напиши. Он любит получать письма. Дед, отец твой, каждую неделю пишет.
— Ладно. Напишу. После программы «Время».
— Ты теперь уже как партийный босс, не можешь заснуть без программы «Время».
Оставшись одна, без сына, Камелия остро почувствовала вдруг свое одиночество, отчужденность, ненужность. Любомир понимал ее состояние и, странное дело, ничего не предпринимал, чтобы хоть как-то облегчить на первых порах разлуку, поднять жизненный тонус. Она искала любой повод, чтобы хоть чем-то занять свое свободное время, ибо работа не шла. Камелия еще на последнем курсе, когда они с Любомиром первыми из группы расписались, успешно переквалифицировалась в очень толкового музыкального критика: сказалась ее детская любовь к музыке, какое-то мистическое обожествление мировых корифеев Верди, Мусоргского, Моцарта, Баха, Чайковского. Это ей, исключительно ей, он обязан и своим приобщением к чарующей бессмертной классике. Правда, поначалу ему, поклоннику песен Высоцкого и дешевых быстро проходящих эстрадных шлягеров, было мучительно тяжело высиживать с ней по два часа в филармоническом зале на концертах именитых гастролеров. Но что не вынесешь, не вытерпишь, чтобы покорить сердце такой недоступной красивой студентки?
Трижды за время службы сына он брал редакционную «Волгу», и они ездили проведать его, дважды Камелия ездила по собственной инициативе на поезде. Он не понимал ее благоговейного, болезненного материнского чувства к уже достаточно взрослому парню.
— Пиши, — настаивала она. — Программа закончилась.
Он молча, но резко, размашисто сел за пишущую машинку и нервно начал выстукивать первые слова письма. Минут через десять спросил у нее:
— Прочтешь? Может, хочешь что-нибудь добавить?
— Пусть не смеет уходить в самоволку.
Он запечатал конверт и оставил его на столе.
— Спрячь в дипломат.
Случалось, он забывал опустить письмо целыми днями.
Через минуту она выскочила из ванной, закрылась на кухне, хлопнув дверью. Любомир, приглушив на всякий случай звук телевизора, проверил в ванной краны: ни холодной, ни горячей воды не было. Знакомая и, увы, частая картина. После девяти к ним на пятый этаж вода не поступала. Он взял два ведра, спустился на второй этаж к соседке и, лелейно извиняясь, попросил воды, принес, открыл на кухню дверь.
— Сделай хоть это для семьи. Позвони в водоканал, представься!
— Бессмысленно. Надо уходить из хрущевки, получать новую квартиру.