— Вадим Федорович, немедленно приезжайте ко мне, — сказал Арбузов. — Такси я оплачу. Разговор не телефонный. Но крайне необходимый, крайне!
— О господи! — выдохнул Вадим Федорович, не особенно соображая спросонья. — Что случилось? С праздником, кстати.
— Да, с праздником, — понуро ответил Арбузов. — Только давайте скорее, или вы можете меня не застать!
— Да в чем дело?! — Вадим Федорович начал раздражаться, он терпеть не мог недомолвок, не та профессия.
— Дело в том… Словом, будет дело — И Арбузов повесил трубку.
Он, что, ждет ареста или решил руки на себя наложить? Глупость какая-то…
Как был, в трусах и пижамной рубахе, Вадим Федорович побрел на кухню, все время оглядывался — не хотелось попасться на глаза своей невестке неглиже. Поставил чайник. Начал бриться. Потом с чашкой чая подошел к окну, взгляд уперся в серую стену, выложенную силикатным кирпичом, стену соседней пятиэтажки. На балкон четвертого этажа вылез заспанный тип в синей майке, принялся гантели подкидывать. Как же не любил Вадим Федорович свой район! А куда деваться? На этот вопрос у него не было конкретного ответа.
Хотя Арбузов жил в центре, таксист не сразу нашел, долго плутал переулками между бывшей Молчановкой и улицей Воровского. Вадиму Федоровичу было жаль потраченной пятерки, но он решил, что от барина денег не возьмет.
Впервые оказавшись в гостях у Арбузова, Вадим Федорович понял, что впервые оказался и в подобном доме — со швейцаром, с уставленным цветочными кадками холлом у лифтов, с зеркалами по стенам. Собственное отражение в них ему не понравилось — он тут же почувствовал себя здесь не к месту.
Арбузов сам отворил ему дверь, и Вадим Федорович озадаченно прикинул: Олег Александрович не выглядел человеком в «пограничном», как теперь принято говорить, состоянии — что же могло произойти? И одет Арбузов был по-домашнему, вроде никуда не собирался, почему же он грозился, что из-за промедления приглашенного они могут разминуться?
— Сейчас выпьем кофе и поедем, — быстро заговорил Арбузов. — Вы работали следователем, вы человек знающий… Но прежде надо проговорить все детали, нельзя допустить мельчайшего ошибочного поступка. Нужно выработать линию поведения, даже защиты….
— От кого? — нетерпеливо перебил Арбузова Вадим Федорович.
Тот секунду смотрел на него пустыми испуганными глазами, потом у него как-то странно задергался кадык, и он проговорил сипло:
— Ламко убита…
— Галина?.. — Вадиму Федоровичу захотелось потрясти головой и прогнать наваждение.
— Галина. Вчера. Там уже милиция… Ее нашли сегодня рано утром буквально на пороге салона… За углом… И я боюсь. Проходите, Вадим Федорович. — Но Арбузов мешал зайти в комнату, стоя у стеклянных дверей в нее, и вдруг заломил руки, сморщился, сказал скороговоркой. — Я боюсь, меня заподозрят, я же имел несчастье именно вчера поссориться с ней при свидетелях! Но ссора никакого отношения… Или вы мне не верите? Не верите, что я к убийству не причастен? Похоже, да? Из-за всех бывших разногласий, похоже, конечно? Почему у вас такое лицо?
Вадим Федорович передернул плечами и вошел в большую, очень большую, дорого и со вкусом убранную комнату. Сказал, осматриваясь:
— Обычно ложные версии разрабатывают до, а не после преступления.
Арбузов отшатнулся:
— Вот, вот, видите, о чем вы сразу! Даже вы! А я не совершал преступления! И вы, Вадим Федорович, это прекрасно, лучше других знаете! А через час мы встретимся с сыщиками, как поведет себя ментура, если вы сами готовы подозревать, я ума не приложу. Как держаться, что говорить, что отвечать — для меня это… — И Арбузов воздел руки над головой.
Вадим Федорович присел к накрытому столу и начал завтракать. С удовольствием смаковал кофе.
— Не понимаю, Олег Александрович, чего вы боитесь?
— Всего! — выкрикнул Арбузов — Мы, кооператоры, сегодня люди подозрительные! Для милиции кооператор — уже потенциальный преступник, рэкетир, сутенер, растлитель малолетних и кто там еще… И где будут искать мотивы убийства! Да, конечно, в кооперативе! Первым делом, не разбираясь, из профилактических соображений закроют «Элладу» до выяснения. Только пойди ее потом открой! Мы с вами на улице окажемся! Вот чего я боюсь больше всего, если откровенно.
— Верно. Спасение предприятия — более благородная и бескорыстная цель, нежели спасение своей, извините, шкуры. Так и держитесь, за то и цепляйтесь, когда станут прижимать.