Женщина смотрела на полковника моляще, что-то жалкое было во всем ее облике.
— Кто вам грозит? Почему вы не называете этих людей? Вы знаете их имена, фамилии? — участливо расспрашивал Быков.
— Это всего лишь ватага подростков. Не надо смеяться. Они способны на все, — вымученно ответила она.
Городницкая увела за собой Быкова и Левченко. Потом, закончив писать показания Бойцовой, ушел из ателье и капитан Сиволодский.
— Вставной концертный номер, — вдруг сказал Воздвиженский. — Такого в жизни не бывает.
Гриша Горохов пристально посмотрел на Воздвиженского, усмехнулся и тоже вышел.
Воздвиженский пошел в цех, откуда просматривался двор соседнего дома. Он увидел, что Быков, Левченко и Городницкая стоят посреди прекрасно оборудованной детской площадки. Городницкая, жестикулируя, указывала на окна то одного, то другого дома, что-то рассказывала. Воздвиженский отметил, что двор замкнут и похож на треугольник, образованный двумя домами послевоенной постройки и одним новым. Ничего необычного. Таких дворов в Москве миллион. Что ж за страсти могли тут разбушеваться, искренне недоумевал он.
И полковник Быков недоумевал, слушая Городницкую. У него даже сложилось впечатление, что женщина рассказывает все это не в первый раз, оттого не сбивается, не подыскивает слова. Быков готов был поклясться, что если впервые начать формулировать подобные заявления, очень пришлось бы подумать, вспоминая давно ушедшую из оборота лексику.
— Все это не что иное, как проявление классовой ненависти, — чеканила Элеонора Андреевна, и ее, чувствовалось, тоже раздирала та же самая ненависть. — Эти лимитчики, которым долго внушали гегемонизм, а теперь внушили ненависть к руководству, совершают в отношении нас терракты, террор, осуществляют моральную блокаду, вытесняют нас со двора… На парадную дверь перед каждым праздником они клеют записки: «Здесь живут аппаратчики — враги народа». Да, у нас ведомственный дом. Но ведь и мы должны где-то жить!
— Ну, а вы-то почему оказались в центре этой классовой борьбы? — Не выдержал длинного монолога Сиволодский.
— Я — председатель домкома. Эти беспризорные мальчишки… У них инстинкт разрушения. А что вы хотите? Учтите, товарищ полковник, детки действуют под диктовку взрослых. Дети сами не додумались бы на Первое мая снять с нашего дома флаги. Эта лимита заявляет, что мы захватили их двор! Их территорию! Мы не говорим, что они всю Москву захватили, мы молча сопротивляемся и, несмотря ни на что, благоустраиваем свой двор. Вот это их и раздражает. Мы, конечно, не запрещаем им гулять в нашем дворе, мы только умоляем: не крушите, не корежьте… Конечно, нашим детям с детьми из этих домов общаться неинтересно, слишком разный уровень культуры. Что ж теперь делать? Они сознательно избегают этих хамов. Потому наши дети вечно биты. Хотя никому из этого отродья ничего дурного не сделали, я клянусь вам. А я единственный защитник наших детей и всего этого, — Городницкая простерла руки, словно хотела прикрыть детскую площадку своим крылом. — Сколько раз они бросали мне в почтовый ящик записки с черепом, угрозами, оскорблениями, а однажды посадили туда полуживую мышь!
— Сохранились записки? — уточнил Быков.
Сиволодский отвернулся, чтобы Городницкая не видела его улыбки, и подмигнул Левченко, на ту тоже произвела впечатление бедняга мышь, засунутая в ящик для газет.
— С какой стати! Я не придавала значения. Даже когда они избили моего сына… И только теперь, когда погибла Галина Алексеевна, я поняла, что все это далеко не детские шалости, эти выходки иной природы. Вы посмотрите на нашу ограду. — Городницкая указала на низкий парапет из труб, какими почти везде обносят зеленые насаждения и выгораживают детские площадки, площадки для сушки белья, стоянки личных автомобилей. — Только мы установили эту оградку, как явилась вся банда во главе со своей предводительницей Зойкой Гераськиной и ее братцем олигофреном Виталькой. Начали парапет раскачивать. Потом притащили кувалду. Вот, посмотрите, товарищ полковник, все это следы их вандализма.
И действительно, заборчик был местами повален, столбики выбиты, трубы сплющены. Быков тяжело вздохнул. Вспомнил собственный двор. И в унисон его мысли высказалась Левченко:
— Везде одно и то же…
— Ну, нет. Вы не знаете. Гераськины и их банда за час справились с тем, на что мы потратили несколько месяцев, собирая деньги, выбивая из треста зеленых насаждений эту ограду… Я молчать не могла. Я пыталась их увещевать. А эти детки мне: «Вызовете милицию, женщина, прибьем». И ушли, смеясь мне в лицо. Наверное, нет сильнее и мучительнее чувства, чем бессильная ярость.