Он отважно припарковался под знаком «стоянка запрещена» и нырнул в магазин. Направился в отдел мужской одежды, быстро выбрал два темно-серых костюма, несколько рубашек такого же типа, как у Майзеля, примерил. И очень себе понравился в новом «прикиде». Переодеваться назад в старую одежду не стал. Немного нервничая, расплатился пластиком. Никаких проблем. Туфли. Никаких проблем. Даже скучно.
Покинув магазин, он прокатился до аэропорта «Смолевичи», или, как он теперь назывался, Национальный Аэропорт «Минск», и обратно. Конечно, с «дракономобилем» у «ешки» было немного общего, но навигационная система, которая еще и непостижимым образом работала, имелась. Корабельщиков знал, что подобные игрушки могут функционировать только с картой, разрешение и масштаб которой в Беларуси до сих пор носили гриф «секретно». Как Майзелю удалось обойти эту проблему, Андрею даже думать не хотелось. Он чувствовал себя персонажем шпионского сериала, и вдруг поймал себя на мысли, что ему это нравится. Так нравится, что он готов играть дальше.
Даже не заезжая домой, он поехал к семье на дачу. Татьяна, увидев и машину, и «упакованного» мужа, онемела. Потом спросила:
– Ты что, в наркокурьеры подрядился?! Я с тобой разведусь, Корабельщиков! Что это?!
– Это мой служебный автомобиль, который я могу использовать, как мне хочется.
– И в какой ОПГ [38] выдают такое и за какие заслуги?
– В «Golem Interworld». Поехали домой, нам нужно поговорить. И спроси маму, можно ли Сонечку оставить, заедем за ней вечером.
Дома Андрей рассказал, как мог, все, что приключилось с ним, начиная с того момента, как он оказался в Аугсхайме. Татьяна ни разу не перебила его, – только иногда покачивала головой, будто не могла поверить.
– Ты знаешь, я ведь его помню. Такой, немножко пониже тебя, с веснушками. Он веселый был. Это помню. А лица совершенно не помню. У меня хорошая память на лица. Странно.
– Столько лет, Таня.
– Все равно. Столько лет! И как же нас так угораздило?!
– О чем ты?
– Ты ведь не откажешься, – Татьяна снова вздохнула. – Если бы ты знал, Корабельщиков, как я тебя понимаю.
– Да?
– Да. Мне страшно, Андрюша. Но... я понимаю. Стыдно так жить, как мы живем. Невозможно. Что-то делать надо. И если можно... Если надо, значит, можно. И если хочется. Тебе так этого не хватало всю жизнь!
– Ну, мне еще толком ничего не предложили делать.
– И не предложат. Ты сам должен предложить.
– Что, Таня?!
– Ну, премьер-министр из тебя вряд ли выйдет. Хотя...
– Мы должны обязательно поехать к нему. Вместе. Я хочу, чтобы ты это своими глазами увидела. Там такое, – Андрей прикрыл глаза, покачал головой, улыбнулся. – Сказочный город над рекой, с одной стороны – Злата Прага, с другой – какой-то, действительно, Манхэттен на Влтаве, сказочные дороги, море света, чистота, а люди! Портрет королевской семьи в каждой витрине. Военные, много военных, наверное, чересчур для такой маленькой страны, – но какие они, это просто поразительно! Столько молодежи, столько детей, – я еще вообще столько детей сразу в одном городе не видел! И лица светятся. Таня! Это нужно увидеть. Невозможно это рассказать.
– И ты туда хочешь?
– Хочу, конечно. И легко могу это сделать. Стоит только заикнуться.
– Но?
– Это нечестно. Я это не строил. Я должен... Чтобы здесь было... хоть десятая часть, Таня! Они не станут прятать это от нас. Поделятся с нами своим счастьем, если только мы отважимся шагнуть к нему. Сами. Понимаешь?
– Ох, Андрюшенька, – Татьяна вдруг вздохнула по-бабьи. – У тебя нет чувства, что он хочет использовать тебя?
– Для использования тут кандидатур – хоть отбавляй. Покруче меня. Он не использовать хочет. Поделиться силой. Приобщить. Сделать причастным. Чтобы я, как он, мог сказать: это мое тоже, я это тоже ввысь тянул.
– Ну, так о чем же думать тогда, Андрей? Впрягайся.
– Он предупредил – это может быть опасно.
– А жить тут – вот так – не опасно?! То чернобыльская картошка, то сальмонеллез в курятине, то детей в подземном переходе затопчут, то пьяные менты привяжутся и до смерти забьют?! А друзей всех, что копейку заработать пытались, пересажали, отобрали все, – квартиры, машины, деньги, семьи по миру пустили, – это что, не опасно? С проспекта сойдешь вечером – тьма, хоть глаз выколи, собачий и человечий кал кругом, в редкий подъезд войдешь, где углы не обоссаны, похабщиной все стены исписаны, подростки хлещут водку из опилок, курят, нюхают, колют в себя всякую дрянь, – это не опасно?! Андрюшенька, я жить очень хочу. Дома у себя жить хочу. Хочу сына тебе родить. А не могу, страшно! Сколько же это может продолжаться? Сколько можно это терпеть?!
Андрей смотрел на Татьяну во все глаза. Никогда в жизни такого не слыхал еще от нее. Татьяна – ровная, рассудительная, улыбчивая, старательная, аккуратная, уверенная в себе и в нем. И вдруг?!
Татьяна встала, подошла к мужу, взяла его лицо в ладони и крепко поцеловала в губы:
– Слезай с печи, дорогой. Мы, литвины, с чехами вместе и турок, и шведов, и тевтонцев, и москалей бивали. Нам ли этого байстрюка, цыганского выблядка бояться? Я с тобой, Андрюшенька. Что бы ни было – я с тобой.
ПРАГА. АПРЕЛЬ
Как и было договорено, Корабельщиковы прилетели через две недели. Майзель встречал их сам, прямо на взлетной полосе.
Татьяну он узнал. Она почти не изменилась, только лицо чуть подсохло, стало не таким нежным, каким он его помнил.
Андрей, как мог, пытался подготовить Татьяну к тому, кого ей предстоит увидеть. Действительность, однако, много превосходила ее ожидания. Она первой протянула Майзелю руку:
– Да-а... Что тут скажешь. Вырос и возмужал.
– Здравствуй, жена моего друга, – улыбнулся Майзель. – Твой муж куда интереснее реагировал.
– Ах, мужчины такие непосредственные, – состроила Татьяна кокетливую гримаску. – Здравствуй, друг моего мужа. Ничего, что я так панибратски с повелителем королей и властелином императоров?
– Ничего. Мне иногда не хватает здорового сарказма в собственный адрес. Здравствуй, Таня. Я рад тебя видеть здесь.
– Спасибо... Даник, – он кивнул, и Татьяна поняла, что есть контакт. – Мы тоже рады, что ты нашелся. И что мы выбрались к тебе.
Он пожал руку Андрею и присел на корточки перед девочкой:
– Какая ты серьезная. Ну, здравствуй. Меня Данек зовут.
– Тебя не могут просто Даником звать, – живо возразила Сонечка, легко переиначив на русский лад его имя, и по-прежнему серьезно глядя на Майзеля громадными серыми глазищами. Такая была она беленькая и тоненькая, – одно слово, одуванчик. – Ты вон какой большой, тебя нужно дядей называть.
– Ну, хорошо, милая. Пусть будет – дядя Даник. Согласна?
– Согласна, – вздохнула Сонечка. – Мы к тебе в гости приехали?
– Да, милая.
– А у тебя есть кто-нибудь, мальчик или девочка, с которыми можно поиграть?
– Сонечка, – всплеснула руками Татьяна.
Майзель, улыбнувшись, покачал головой, – мол, порядок.
– Нет, милая. Но у меня есть друзья, и у них есть целых четыре маленьких девочки, с которыми ты сможешь поиграть, пока будешь у меня в гостях.
– А с тобой?
– Ну, и со мной, если тебе интересно. Такой вариант тебя устраивает?
– Устраивает, – все еще без улыбки ответила Сонечка. – А тетенька у тебя хотя бы есть?
– Нет, милая. Тетеньки у меня тоже нет.
Андрей с Таней не знали, плакать им или смеяться. Этот допрос был так не похож на то, как обычно вела себя их дочка с людьми, встреченными первый раз в жизни, что у них обоих просто пропал дар речи. А эти двое продолжали свой странный разговор:
– Совсем никакой нет?
– Нет, милая.
– А почему?
– Наверное, потому, что я очень много работаю.
– Тогда понятно, почему у тебя нету ни мальчика, ни девочки, – вздохнула Сонечка. – Без тетеньки только собачку можно завести или кошечку. А ты кем работаешь?
– Я? – Майзель замешкался было с ответом, но быстро выкрутился: – Пожарным, милая. Тушу огонь.