– Ты говоришь загадками. Какое тут может быть доверие?
– Скоро ты получишь ответы на все вопросы.
– Например, где ты встретился с мамой?
– И на этот тоже.
Пока у меня не было оснований не верить Вовке: он всегда сдерживал обещания. Вряд ли эта черта его характера изменилась с годами.
– Я понимаю, что ты взрослый парень и что у тебя может быть свое мнение на происходящее, отличное от моего. Но я прошу тебя об одном: беспрекословно выполняй мои приказы. Вернее, он будет всего один, и я хочу, чтобы ты пообещал, что выполнишь его во что бы то ни стало.
– Я не могу этого пообещать, пока не узнаю, что за приказ.
– Оставлю за тобой право поступать, как ты хочешь, во всех ситуациях, кроме тех, где твоей жизни будет угрожать реальная опасность. В такие моменты надо действовать быстро и по определенному алгоритму, который неопытному бойцу еще предстоит усвоить. Я не уверен, что тебе хватит опыта и знаний поступить правильно, поэтому ты должен следовать моим приказам.
Я ухмыльнулся, и это задело Вовку.
– Я обещал маме защищать вас с Максиком. И я буду делать это, даже если ты пошлешь меня к черту и сбежишь сегодня ночью.
В его голосе было столько отчаяния, что мне стало жалко брата.
– Хорошо, я буду выполнять твои приказы, – пообещал я. – Только не думай, что сможешь командовать мной в ситуациях, когда не будет идти речи о жизни и смерти. Я сам буду решать, когда мне ложиться спать и покупать или нет плеер.
И хоть я не видел лица брата, я почувствовал, как он улыбнулся.
Обед он приготовил довольно сносный. Я бы, конечно, сделал это намного быстрее и вкуснее, но все равно с удовольствием стрескал свою порцию. Пока мы ели, разговаривать было некогда, но когда стали пить чай, повисла неловкая пауза, которую мне хотелось хоть чем-нибудь заполнить. Я мучительно подбирал тему, чтобы не возвращаться к тем тайнам, которыми меня заинтриговал брат, но ничего не получалось. Спас ситуацию Вовка.
– Чем ты занимался в детдоме?
– Ничем. Жил, учился, – я пожал плечами. – Последние три года – в кулинарном училище.
– То есть ты почти дипломированный повар?
– Почти.
– Это хорошо, потому что готовить я не люблю, – признался брат. – С радостью доверю тебе эту сферу.
– Ладно, – мне было приятно слышать это. Вообще, я привык, что мне доверяют важные вещи, и потому неожиданное перераспределение обязанностей мне польстило: ведь брат не знает, как я готовлю, но уже всецело полагается на меня.
– А ты чем занимался после армии? – в ответ поинтересовался я.
– Расследовал смерть родителей, тренировался, искал способы, как защитить вас с Максиком.
– И как расследование? – я старался унять дрожь в голосе.
– Прокуратура, как всегда, нашла удобную для всех версию и закрыла дело. Мой отец погиб при исполнении, а твой – в результате несчастного случая. Но я нашел доказательства, что и в том, и в другом случае это было чистое самоубийство. Мой отец во время перестрелки вышел из укрытия на линию огня, твой крутанул руль и пробил заграждение моста.
– Очень оригинальный способ свести счеты с жизнью…
– Он не оригинальный, он спонтанный. Знаешь, как короткое замыкание.
– И как же ты пришел к такому выводу?
– Для начала отмел версию следствия, – охотно стал пояснять Вовка. – Там говорилось, что отчима ослепило встречное солнце, он неадекватно оценил ситуацию на дороге, начал уходить от мнимого столкновения, а поскольку скорость была большой, то не справился с управлением и вылетел с моста. Эта версия не жизнеспособна по двум причинам. Первая – двадцать второго июня в одиннадцать тридцать солнце стояло высоко над горизонтом и светило с пассажирской стороны, поскольку машина ехала на северо-восток. Вторая причина – одна фотография, которую я случайно нашел в подшивке старых газет, – Вовка вышел из кухни и через пару минут вернулся с толстой пластиковой папкой. – Собственно, этот снимок и подвиг меня начать собственное расследование. Я даже нашел фотографа и сделал оригинальный отпечаток с пленки.
Брат протянул мне фотографию 20 на 30. На ней на асфальтовой площадке дети в костюмах из листьев и травы, с разукрашенными краской лицами танцевали некое подобие ритуального танца.
– День Нептуна в детском оздоровительном лагере «Росинка». Концерт начался в половине одиннадцатого утра, выступление этого отряда пришлось примерно на время гибели родителей. Лагерь находится в трех километрах от моста.
– И что? – я напряженно вглядывался в фигурки детей.
– Ничего не замечаешь? Я вот сразу обратил внимание. Посмотри на асфальт и на небо.
Я взглянул в верхнюю часть снимка: все небо было затянуто тучами.
– Видишь лужи на асфальте? – Вовка ткнул пальцем в фотографию. – Ночью шел дождь, и он продолжался и днем. Мне об этом фотограф рассказывал, и крапинки на одежде вожатой подтверждают его слова. Поэтому никакое встречное солнце не могло ослепить твоего отца.
Я продолжал с усердием разглядывать детали снимка, словно мог увидеть в них ответ на вопрос: что же заставило успешного медицинского юриста Сергея Тартанова угробить себя и свою жену и оставить сиротами троих детей.
– Я тоже долго ломал голову над тем, почему твой и мой отцы так бездумно распорядились своими жизнями. Всего один момент, но стопроцентный. Приняли ли они такое решение мгновенно или вынашивали план самоубийства несколько месяцев, ожидая удобного случая? – Вовка провел рукой по лицу. – Меня это ужасно мучило. Я буквально места себе не находил. Но когда познакомился с Горынычем, он мне раскрыл глаза на многие вещи. В том числе и на смерть родителей.
– Он убедил тебя, что это было самоубийство?
– Нет, он помог сплести в единую картину всю ту информацию, которую я собрал в ходе расследования. Если хочешь, я познакомлю тебя с деталями расследования.
– Будь добр.
– Я старался подробно описать это в дневнике, и будет лучше, если ты прочтешь его, – Вовка взял у меня фотографию и убрал обратно в папку. – Мне самому неловко рассказывать об этом.
Я покачал головой, как будто понимал природу этой неловкости. На самом деле ничего я не понял. В моей душе лишь зародились неприятные догадки: что такого могло произойти с нашими отцами, если брату неловко об этом говорить?
– Ты не показывал свое расследование прокурору? – спросил я, чтобы отделаться от мыслей.
– А смысл? – Вовка слабо улыбнулся. – Дело закрыто, состава преступления нет ни в официальной версии, ни в моей. Я просто должен был выяснить правду, должен был понять природу своей сущности, ее сильные и слабые…
– О какой сущности ты все время говоришь? – нахмурился я.
Вовка взял паузу, смотрел на меня из-под бровей, наклонив голову вперед. Я видел, что ему очень хочется чем-то поделиться со мной, но он не доверяет мне. Боится, что я сбегу или сдам его властям. Возможно, у него есть какая-то проблема наподобие алкоголизма, справиться с которой в одиночку он не в силах. Правда, ни на алкоголика, ни на наркомана Вовка не походил. Возможно, у него имелась не такая приметная, но не менее пагубная зависимость – клептомания, например, или страсть к азартным играм. Может быть, даже какое-то сексуальное расстройство или маниакальная страсть к извращенным убийствам.
Мне стало страшно. Так страшно, как будто ты увлекся погоней за бабочкой и вдруг оказался в глухом лесу, окруженный дико раскрашенными людоедами. Я проворонил момент, когда безопасное место стало опасным. Я так сильно ждал возвращения брата, что даже мысли не допускал, что за восемь лет он может измениться до неузнаваемости. Мне вдруг вспомнились слова директора детдома, который требовал с Вовки справку, что из армии он ушел по причине окончания срока контракта, а не по причине психического или иного расстройства.
Однако и за этот страх мне было стыдно. Неужели братские узы уже ничего не значат для меня? Неужели я готов бросить Вовку, только потому, что он мучается нестерпимым желанием что-нибудь украсть?