– Да! – брат сиганул за дверь.
Я закрыл глаза: пользы от этого чая было немного. Более того, он мог усугубить мое состояние, потому что если у меня внутреннее кровотечение, питье убьет меня. Но мне не хотелось лишать брата надежды, поэтому я рискнул. Это была опасная игра ва-банк. Впервые в жизни я ощущал себя бессильным что-либо сделать. Раньше опасность или отчаяние придавали мне сил, и я стремился противостоять обстоятельствам, преломить их в свою пользу или хотя бы извлечь какую-то выгоду. Сейчас же я находился в полном неведении относительно своего состояния. Даже если бы я видел свою рану, мне все равно не хватило бы знаний справиться с ней. У меня наверняка были повреждены внутренние органы, и потому спасти меня мог только профессиональный хирург. Вызвать скорую сюда не представлялось возможным, везти меня в больницу было не на чем. Я оказался в заложниках у неизвестности и неизбежности. И они, как те два эллога, намеревались употребить меня без остатка. Все, что требовалось от меня в данной ситуации, – с достоинством принять смерть и постараться причинить как можно меньше боли брату.
Через пять минут вернулся Максик с чашкой чая.
– Он еще горячий, но скоро остынет, – заботливо произнес он. – И я нашел соломинку!
– Что бы я делал без тебя?
Максик смутился.
– Как думаешь, Вовка рассердится?
– Из-за чего?
– Что я оставил тебя одного и позволил эллогам…
– Максик! – мне стоило немалых усилий повысить голос, чтобы перебить его. – Ты не виноват. В этой ситуации никто не виноват, потому что эти твари очень хитрые и сильные. И, окажись ты на той поляне, не известно, как бы повернулась ситуация… Возможно, тебя бы тоже взяли в плен… возможно, даже убили бы… Все случилось, как случилось… и ты поступил правильно… сделал все, что мог…
Я старался говорить бодро и держаться молодцом, но голос мой слабел с каждым словом. Я чувствовал, что делаю слишком большие паузы, я задыхался и дрожал. И видеть при этом бледное испуганное лицо брата было невыносимо. Я собрал остаток сил и сказал:
– Максик, тебе не нужно бояться. Ты ни в чем не виноват…
– Ты говоришь так, будто умираешь…
– Такой вариант возможен.
– Замолчи!
– Я просто пытаюсь подготовить тебя на всякий случай. Ведь произойти может все что угодно…
– Ты просто пользуешься своим положением!
Я молчал. Во-первых, мне было трудно говорить, во-вторых, я пытался подготовить брата к худшему, но только сильнее пугал его.
– Ты прав, я капризничаю, – я прикрыл глаза. – Но я имею права: не каждый день меня ранят в живот.
Максик улыбнулся, и эта улыбка стоила дороже всех сокровищ мира. Мне не хотелось оставлять его одного, но я не знал, хватит ли мне сил дождаться Вовки. Максик смотрел на меня с надеждой и отчаянием. Мы только что стали братьями – без всяких условий и условностей. Это был момент, о котором я мечтал, как только мы отправились в Болгарию. Именно так я его себе и представлял: наша братская привязанность с Максиком возьмет верх над моими страхами и его обидами.
Как я и предполагал, чай мне не помог, и с каждым часом я чувствовал себя все хуже и хуже. Я проваливался в забытье, а когда снова приходил в себя, видел у своей кровати брата. Похоже, он не отходил от меня ни на минуту, потому что едва я открывал глаза, как его лицо озарялось улыбкой облегчения и надежды. Я пытался говорить с ним, но голос мой ослаб настолько, что я сам не слышал того, что произносил. Я чувствовал себя виноватым перед братом за то, что заставляю его проходить через этот кошмар.
Когда я пришел в себя после очередного провала в темноту, Максик, видимо, не выдержал происходящего и сам заговорил о том, к чему я пытался его подготовить:
– Знаешь… Вовка был прав: после ритуала мои сны о чудовищах прекратились. Я снова стал видеть то, что видел, когда был маленький – события из жизни, всякие путешествия и глупые ситуации. Это было так чудесно! Я словно освободился, словно излечился от тяжелой болезни. Но потом приехали близнецы и дали мне попробовать уран. Да, он придает мне силу, и мне нравится управлять ею, но… кроме этой силы он дает мне еще кое-что… нечто жуткое, – Максик сделал долгую паузу, как будто набирался смелости, чтобы произнести это. – Сны! Он дает мне ночные кошмары про мертвых драконов. Я вижу их снова и снова – убитых, заморенных голодом, замученных – и не могу найти покоя, пока не нарисую, – на глазах брата выступили слезы. – Словно вся история гибели нашего рода проходит через меня… Я боялся, что я сойду с ума от этого, потому что каждая ночь для меня – пытка. А сейчас… – губы Максика задрожали. – Жень, не заставляй меня переживать еще и твою смерть… Я просто не вынесу этого!
У меня в горле встал комок, из-за которого было трудно дышать. Мне и так каждый вдох и выдох давался нелегко, а тут я просто задохнулся. Максик воспринял это, как попытку что-то сказать, поэтому положил руку мне на плечо и улыбнулся:
– Молчи, не трать силы. Лучше борись, Женька! Ты нужен мне и нужен Вовке! Знаешь… моим ярким воспоминанием детства был не Вовка, а ты. Ты был со мной рядом в детдоме, ты заступался за меня, ты успокаивал и говорил, что все будет хорошо. Ты, а не он.
Я попытался возразить, но Максик остановил меня:
– Я понимаю, да. Он боролся за нас по-своему, но не смог победить обстоятельства. Тем не менее, я считаю своим кумиром тебя, а не его. Помнишь, в детдоме дети забрали у меня водяной пистолет и солдатиков? Я пришел к тебе – не жаловаться, нет. Просто хотел поделиться своим горем. Ты погладил меня по голове и сказал: «Я не дам тебя в обиду, потому что ты мой младший брат». Помнишь?
Я слабо кивнул.
– Ты самый лучший в мире старший брат, Женька! – на мою ладонь капнула слеза, и мне стало невыносимо стыдно. Тогда, в детдоме, я повторил Максику слова Вовки, сказанные им в тот день, когда нас увозили в детдом. «Я не дам вас в обиду, потому что вы мои младшие братья», – шепнул он мне, перед тем как нас с Максиком посадили в машину. И чтобы придать себе сил в новом коллективе, я опять, как в детстве, играл в меня и Вовку, отведя себе роль старшего брата. Для меня это был способ примириться с ситуацией, а для Максика он стал основой гораздо более сильных чувств.
– Жень, пожалуйста… не умирай… – брат перешел на шепот и, уже не в силах справляться с нахлынувшими эмоциями, заплакал.
Раньше я никогда не думал о своей смерти: как она настигнет меня, где это произойдет и сколько будет длиться. И вот наступил момент, когда не думать о ней уже невозможно. Если бы можно было выбирать, я бы предпочел умереть в бою. Красиво упасть – пронзенным вражеским мечом или сраженным вражеской пулей. Я бы предпочел, чтобы братья нашли меня уже бездыханного – тогда бы они смогли дать волю чувствам, они могли бы кричать в бессильном гневе или рыдать, не беспокоясь о том, что причинят этим страдания мне. Но медленно угасать в постели – беспомощным и хилым – это было нечестно по отношению ко мне и моему пятнадцатилетнему брату. Если бы я мог продержаться, просто пережить какой-то отрезок времени, после которого наступило бы выздоровление, я бы пережил. Я бы стиснул зубы и сделал все, чтобы перебраться на другую сторону. Но я не знал, есть ли такое условие. Я не знал, что происходит с моим организмом. Возможно, то, что я еще жив, – уже большое достижение.
Максик вытер слезы и взял себя в руки.
– Я не отпущу тебя, понял? – сквозь зубы произнес он. – Что бы ты себе ни думал, никуда ты от меня не денешься!
Это прозвучало так безапелляционно, что я сам поверил в сказанное. Если бы смерть вызвала брата на дуэль, я уверен: Максик бы вышел победителем.
К сожалению, смерть предпочла действовать тихой сапой и постепенно подтаскивала меня к черте, переступив которую, я потеряю все шансы на возвращение. Я снова проваливался в небытие и снова возвращался, и с каждым разом мое пребывание в сознании становилось все короче, а черные пробелы – все длиннее. И когда я открывал глаза, я видел, что отчаяние в глазах брата все крепнет. Мне хотелось его поддержать, и я улыбался. Не знаю, насколько жалкой выглядела эта улыбка, но это все, что я мог сделать для младшего.
Когда меня в очередной раз накрыла темнота, я вдруг почувствовал, как медленно погружаюсь на дно реки. Я всем телом ощущал ее течение, но мне было не победить его. Толща воды придавила меня так, что я не мог пошевелить и пальцем. Только лежал и смотрел, как река катит надо мной свои тяжелые темно-зеленые волны. Сквозь них почти не проникал свет и звуки доносились искаженными и глухими. Возможно, именно это явление древние греки и назвали Стиксом – рекой забвения.