А что предлагаем мы, чтобы излечить эту язву? Лекарства куда более опасные, чем сама болезнь. От людей, не отличающихся жестокосердием, доводилось слышать мне, будто нескончаемые голодные годы — провиденье Господне, чтобы сократить население до определенного уровня. Я считаю такое мнение богопротивным! Или взять, к примеру, Избранников, коим еще предстоит выступить в моем рассказе. Лет уже тридцать они сеют страх по всей стране, разоряют деревни, чинят расправу над судебными приставами, уродуют или забивают скот, выдирают ограды пастбищ, предают пыткам и надругательствам врагов и доносчиков. Кое-где они добились своего: помещики снизили арендную плату, отказались от новых пастбищ. Но почти повсеместно на бунтарей устраивают облавы, как на волков или лосей, и уничтожают. И поделом, ибо цивилизация не может погибнуть от меча варвара. Итак, есть два «лекарства»: голод и террор. Что и говорить, выбор небогат!
А в чем помощь самой религии? О церкви простолюдинов-католиков мне почти нечего сказать. Более века подвергалась она гонениям, ее права грубо и жестоко попирались и извращались. И это неоспоримо. Как, правда, неоспоримо и то, что церковь все же оказывает сдерживающее влияние на свою паству. Хотя я, признаюсь, большой любви к этой церкви не питаю. Я уже упоминал, что ее настоятель господин Хасси человек образованный и воспитанный. Нет зрелища более смехотворного: господин Хасси в туфлях с серебряными пряжками, морщась, едва не зажимая нос от зловония, пробирается к лачуге, где его ждут. В церкви, построенной на пожертвования господина Фолкинера и непредвзятых помещиков-протестантов, он, хочется верить, проповедует своим прихожанам отступиться от Избранников, отказаться от поступков, продиктованных слепыми суевериями. Хотя более типичным для духовенства римской церкви является небезызвестный викарий Мэрфи, выходец из крестьян, сам крестьянин по натуре, грубый, невежественный мужлан, румяный, толстый, еще не старый, да и голос у него как у бычка. Хоть сам служитель церкви, но черни подать пример не в силах. И когда настали дни испытаний, на поверку оказалось, что он разделяет все самые низменные побуждения своих прихожан. Да и в обыденной жизни вел он себя далеко не безукоризненно. Доказательств его пристрастия к спиртному великое множество.
А что сказать мне о своей церкви? Разве то, что она в основном для тех, кто правит? В отличие от многих приходов паства моя многочисленна — в этом, надеюсь, есть и заслуга моих проповедей. Я не переливаю из пустого в порожнее, играя туманными отрывками из Библии, а обращаю речь свою к насущным нуждам. Но, оглядывая голые белые стены, узкие оконницы, я упираюсь взглядом в боевые знамена, привезенные прапрадедушкой господина Фолкинера из Марлборо в Новой Зеландии, вижу мемориальные доски с именами павших за нашего Государя на полях Франции и Фландрии, вглядываюсь в застывшие, суровые, как у средневековых конкистадоров, лица прихожан, и меня охватывает сомнение: а не служу ли я, подобно Митре в Древнем Риме, идолищу войны, вместо того чтобы служить детям Господним! Ведь я нахожусь на сторожевой заставе нашей империи, думается мне в минуты праздных размышлений, на земле, завоеванной на веки веков Елизаветой и Яковом II, Кромвелем и Вильгельмом, и отстоять эту землю для своего Короля — долг моих прихожан.
Иначе зачем бы дворянам-протестантам посылать своих сыновей в британскую армию или армию Ист-Индской компании? Конечно же, ими движет сознание долга, вошедшее в плоть и кровь, взращенное в раннем детстве, может как раз во время воскресных служб, когда пред их взором представали знамена на стенах? Впрочем, скажу с уверенностью в оправдание: если и приходит Англия в какую землю с мечом, то вскорости на земле этой расцветают искусства и все блага цивилизации, воцаряется порядок, обеспечивается неприкосновенность личности и собственности, образование, законность, истинная религия — радостные предвестники счастливого человеческого предназначенья на земле. И лишь здесь, в Ирландии, мы ничего не можем поделать, хотя на эту землю мы вступили раньше, чем на остальные. И повинны в наших неудачах как мы сами, так и здешний народ. Но ворошить прошлое, выискивать правых и неправых, дотошно измерять вину каждого представляется мне занятием малопочтенным.