— В Мейо о вас ничего не знают. Ни о том, где живете, ни о том, что ждете от крестьян. Они вас даже по имени не называют. А не иначе как Всемогущий.
Он резко отвернулся от карты и воззрился на меня.
— Вот как? Всемогущий?
— Таков дословный перевод с ирландского.
— Да, они не знают по-английски, — кивнул он. — Крейтон говорил. Крестьяне говорят только по-гэльски. Католики, погрязшие в суеверии и идолопоклонстве. Они уже давным-давно свернули с праведного пути. Впрочем, я плохо знаю ирландскую историю. Раз не сохранилось письменных свидетельств, никакой истории у них нет вообще.
— Зато есть нужды плоти и духа.
Он протянул было руку к моему плечу. Но отвел ее.
— Я сделал правильный выбор, — сказал он. — Хорошо, что среди этих людей есть достойный пастырь божий. Бог даст, будет у меня и достойный управляющий. Ибо ответственность за все — и за людей, и за земли — велика. И взыщется с меня строго. Промашки я больше не дам. Обещаю вам. Бедный Крейтон, сколько поначалу у него было планов! Они сохранились где-то среди бумаг. Образцовые деревни, школы, где детей можно было обучать умеренности во всем, чистоте и писать по-английски. Вы правы, у них есть нужды плоти и духа. Их нужно научить работать в поле и на своем подворье. Крейтон намеревался и болота осушить, но я сказал, что это слишком дорого. Да, нерадив я был доселе.
За стеклами очков в золотой оправе голубые глаза его казались большими и небесно-чистыми. Я несколько опешил от его деловитости и напора. Он вновь протянул руку, но на этот раз чуть тронул меня за плечо — точно голая зимняя ветка коснулась меня.
— Многое можно сделать, — уверил я его, — ведь людям в Мейо не слаще, чем где-либо.
Мне бы порадоваться его планам, возгореться бы надеждой, ан нет. Слова его лишь озадачили и насторожили, а кроткий, но непроницаемый взор его разбудил во мне страх.
— Найду подходящего человека, — пообещал он, — сам же я не знаю даже, с какой стороны браться за дело. — Рука его тверже сжала мое плечо. — Эти дикари на склонах холмов. Сколько их? Много ли, мало? И кто они? Оставлять их там, конечно, нельзя. На моей земле лишних людей быть не должно. Хозяйства будут крупными, но немногочисленными. Нужно добиться наивысшего дохода. К этому ведут разные пути. Повысив, например, арендную плату, мы понудим рачительных хозяев работать еще усерднее. Не столь уж эти ирландцы безнадежны, как-никак, тоже дети господни, как и мы с вами.
— Вы сказали, оставлять там их нельзя? — Слова мои пришлись совсем не к месту. — Нельзя оставлять? Как же так?
— Будут сеять хлеб, разводить скот, — продолжал он, будто не слышал меня, — пасти овец. Говорят, Ирландия может стать житницей Англии. И статьи, и книги об этом пишутся. И Артуром Янгом, и неким Эджуортом.
— Но им некуда идти, — я высвободил плечо. — Иначе зачем бы им ютиться в убогих лачугах. Вам следует получше узнать страну. Просто необходимо, и чем скорее, тем лучше. Пока вы не вынесли этим несчастным смертный приговор.
— Что, разве мало в Ирландии болот? Или холмов? Пусть себе ищут да селятся. — Он потер руку, словно после прикосновения ко мне остался синяк. — В конце концов, это моя земля. А людей должно воспитывать. Зла я на них не держу. Хоть они и поднялись на мятеж и пролили чужую кровь, зла я не держу. Они все равно что непослушные дети.
Перед моим мысленным взором вдруг вновь предстало поместье Гленторна, нескончаемая каменная стена до горизонта, замок в итальянском стиле, безлюдный, а потому таинственный, вычурно-красивый. Я словно воочию увидел Крейтона: близорукий суетливый человек склонился, укоризненно качая головой, над моделью поместья.
Гленторн подошел к окну и повернулся ко мне.
— Я уверен, вы, господин Брум, поймете меня правильно. Сами видите, как я живу. Потребности мои весьма скромны. А несчастная Ирландия нищает благодаря тем, кто расточает богатства, распутничает во грехе. Мрамор, парча у богачей — все это за счет обнищания народа. Я, хоть и христианин не православный, все же всей душой стремлюсь творить добро. Я рассказал вам о малышах-трубочистах, этих лондонских рабах, они прикованы к своему ремеслу, точно звери в клетках на кораблях. Однако это еще не все. Девочек гонят торговать своим телом на панель или в мерзкие притоны. И им всего по двенадцать-тринадцать лет. И толкают их на это матери. Да и мальчиков тоже, чтобы удовлетворить чью-то причудливую похоть. Всюду одно и то же: погоня за наживой и плотскими утехами. Я хочу употребить свое состояние на добрые дела, помогу высвободить из рабства ищущие спасения души.