Он стоял спиной к окну. Тусклое зимнее полуденное солнце высвечивало редкий пушок у него на голове — точно нимб.
— Тем более, — стоял на своем я, — вы не причините зла людям, чья жизнь целиком зависит от вас. Вы их не знаете, а они полностью зависимы от вас.
Недаром его прозвали Всемогущий.
— Существуют законы, — возразил Гленторн. — Законы спроса и предложения, частной собственности, рынка, товарного производства. Придумал их не я. Добрые дела стоят денег, а большие дела — больших денег. Я построю школы, создам образцовые деревни. Будут осушены болота. И все это свершится на ваших глазах. Я вам завидую.
— Молю господа, чтобы не увидеть, — ответил я. — Истинно молю. — И прибавил, скорее для себя, нежели для него: — А люди так и не поймут, почему их вышвырнули из лачуг. Так и не поймут. Мне не описать им этой комнаты, вам не растолковать им своих слов.
— «Всемогущий»! Какое глупое прозвище, — хмыкнул он. — Остерегайтесь тщеславия.
Я попрощался с ним, однако он не ответил, хотя смотрел на меня в упор. Вновь я бросил взгляд на карту. Издали — лишь пересечение прямых и кривых линий, выцветшие чернильные надписи, точек, обозначавших селения, я не рассмотрел. Когда я уже затворял за собой дверь, он вдруг заговорил:
— Увидите трубочиста, дайте шиллинг. Я всегда ношу в кармане монеты на этот случай. Только суньте незаметно. Заметит хозяин — отберет.
В коридоре меня остановила служанка, взяв за руку.
— Простите, сэр, он возбужден? — спросила она.
— Ну почему же? Скорее, просто оживлен, если я вас правильно понял.
Служанка была крепко сбитая девушка, рукава черного платья обтягивали сильные руки. У нее намечался второй подбородок, на верхней губе пробивался чуть заметный темный пушок. Взгляд внимательный и умный.
— Простите, сэр. Думаю, он все же возбужден.
Из-за прикрытой двери до нас донеслась взволнованная, отрывистая речь. Слов я не разобрал.
— И часто он бывает возбужден? — спросил я.
— Случается, — ответила служанка. — Но потом он затихает и делается очень печальный. Потом засыпает. Я ставлю бутылку бренди у постели, но он почти не пьет.
Однако планы Гленторна, как великие, так и ужасные, не исполнились. Может, то были лишь минутные причуды; может, обдумав все, он счел, что не под силу ему такое дело; может, отвлекли другие, более важные дела. Для крестьян он и по сей день остается Всемогущим — недоступным, скрытым от глаз, непредсказуемым в поступках. Прозвище свое он, думается, заслужил. Вскорости он назначил нового управляющего, рекомендованного Деннисом Брауном, выходца из Лимерика по имени Шют. Он раньше управлял большим поместьем близ Аскитона. Крестьяне считают его своекорыстным и жестоким, мне же он представляется вполне достойным человеком. Он любит охотиться с гончими, изредка наведывается в церковь. Владениями Гленторна управляет умело, во всяком случае не жалея сил, сгоняет крестьян с земли редко. И речи не заходило о том, чтобы осушить болота или построить школы.
Четырежды в год он посылает Гленторну отчеты. Тот в свою очередь, со знанием дела расспрашивает в письмах о мелочах и дает советы, а также наставительно распространяется об ответственности помещиков и управляющих. Порой наставления эти занимают множество страниц, исписанных бисерным почерком, и содержат разные отступления: о необходимых условиях для спасения души; о соблазнах, сопутствующих большому богатству. Шют весьма заинтересованно расспрашивал о моих впечатлениях о Гленторне, хотя сам я не очень-то верил в их объективность.
— Он когда-нибудь посетит свои владения? — спрашивал он.
— Никогда. В этом я совершенно уверен. Ирландия навевает грустные и тоскливые ассоциации.
— Мне не доводилось бывать в таком положении, — признался Шют, — в любую минуту он может перечеркнуть мою работу.
— Бог даст, не перечеркнет, — с надеждой сказал я.
Очевидно, лорд Гленторн душевно болен, болезнь его малозаметна и недокучлива в быту, людьми же почитается либо за причуду, либо даже за праведность. Хотя взгляды, столь пылко изложенные им в нашей беседе, выдвигались и иными людьми, самыми передовыми и прогрессивными умами наших дней. Господин Мальтус захлопал бы в ладоши, прознав о столь решительном стремлении оставить население, лишь сообразное площади своих владений. Гленторн — незримый властелин нашего графства, его поместье — райские кущи, тронутые греховным тленом. Как и господь наш, творец, он везде — и нигде, в большом и малом. Какое право имею я усомниться в здравом его уме?! Мало ли кто разговаривает наедине сам с собою! Я и сам тому пример.