Наиболее отчетливо этот параллелизм проявился в образах братьев Мур. Пылкий юноша Джон — не искушенный политик, не государственный деятель. Любовь к родине и стремление бороться за ее свободу движут им на протяжении всей его короткой, но деятельной и полнокровной жизни. И Джон не одинок в своем стремлении. За ним — тысячи ирландцев, оставивших свою землю, чтобы дать ее другим — всему ирландскому народу.
Но если Джон Мур не колеблясь идет в стан борющихся, то его старший брат Джордж занимает иную позицию. Честный человек, обладающий высокой культурой, знакомый со многими выдающимися людьми своего времени, он не меньше, чем Джон, любит Ирландию. Но она существует для него как некий абстрактный идеал. Нужды, беды, чаяния родной страны от него далеки, еще более далек от него ирландский народ. Из кирпичей собственного недоверия Джордж упорно возводит «замок чистого знания», стремясь отсидеться в нем, укрыться от реальной жизни, и не замечает, что этот замок становится его скорлупой, тюрьмой, в которую он добровольно себя замуровывает. Джордж считает себя способным предвидеть события, основываясь на своих знаниях историка. Но реальная жизнь вдребезги разбивает его прогнозы, грубо сталкивая «олимпийца» с иллюзорной вершины. Он становится орудием ловкого политикана-шантажиста Денниса Брауна и, сам того не желая, предает горячо любимую им Ирландию. Поворот в судьбе Джорджа в финале романа на первый взгляд кажется неожиданным, но он, по сути, мотивирован. Сколько же таких джорджей муров было в Ирландии XVIII века и сколько их осталось сегодня!
Фланаган ничуть не отступает от исторической правды, когда пишет, что лордов, заседающих в Дублине, нетрудно было подкупить деньгами и титулами. Это охотно разъясняет Браун английскому генералу Тренчу, недоумевающему, как можно проголосовать за отмирание собственного парламента. Подобных Брауну немало. Находятся отщепенцы и в сегодняшнем Ольстере. За щедрые подачки «хозяев» они сеют рознь в народе, разжигают религиозные распри, прославляют британский протекторат.
В героях Фланагана как в фокусе сходятся мысли и действия определенных кругов ирландского общества конца XVIII века. И, прослеживая жизнь персонажей писателя на страницах романа, нетрудно определить расстановку общественных сил в Ирландии в годы восстания народа против английского гнета.
При создании многих образов автор опирался на реальные прототипы. В этом отношении особенно показателен образ Брума. В Киллале проживал протестантский епископ Джозеф Сток, оставивший свои записки о восстании в городе, когда он 32 дня провел пленником в собственном доме. Принадлежащий перу Стока «Беспристрастный рассказ о том, что происходило в Киллале в лето года 1798-го» не свободен от политических предрассудков, но в целом дает достоверную и живую картину высадки французского десанта. Примкнувших к Эмберу крестьян он называет «предателями», не понимая, что навязанная ирландцам власть им совершенно чужда, что язык, культура, традиции завоеванной, но непокоренной страны не нуждаются в насильственных исправлениях и переделках.
Наблюдается известное приближение текста романа к документальным свидетельствам Стока: прибытие французов, поведение Эмбера, описание победы англичан, их расправы с повстанцами, когда по улицам Киллалы буквально текут потоки крови. Фланаган искусно имитирует стиль воспоминаний почти двухвековой давности, последовательно воскрешая события столь далекого от нас прошлого.
Писатель выпукло очерчивает своих персонажей, используя разного рода документы. Однако документ в его руках — не самоцель. Фланаган пишет отнюдь не научное исследование, свидетельства минувших дней служат лишь средством, придающим повествованию большую убедительность и изобразительность.
Относясь к угнетенным ирландцам с большой симпатией, резко осуждая британских колонизаторов, признавая моральное право Ирландии на свободу и независимость, Фланаган тем не менее далек от идеализации восставших. В сущности, его оценка верна — основные массы ирландских крестьян не восприняли политической программы грядущего восстания, сражаясь лишь за собственный клочок земли да возможность прокормить семью. В этом трагедия многих крестьянских выступлений — завоевав, как им казалось, «свое», земледельцы отказывались от дальнейшей борьбы. И не их вина в том, что понятия «свобода», «патриотизм» не простирались для них дальше границ собственного поля.