Да и могли ли они, несчастные дети нашего Господа, жить иначе? У крестьянина несколько коров и свиней, скудный урожай, да и то почти целиком идет помещику в уплату аренды, каждый кусок говядины, каждое овсяное зернышко — ему, а сам крестьянин с семьей пробавляется молоком да картофелем. И он-таки удачник, посему как еще горше живется тем, кто в глазах закона является совсем безземельным: они ютятся по склонам холмов да на торфянике. С лопатой на плече они идут наниматься в батраки и стоят на рыночной площади, как рабы на всеобщем обозрении. К весне запасы картофеля иссякают, и они бродят по дорогам и попрошайничают. А лучше ли доля тех, у кого хоть и есть клочок земли, да нечем платить аренду? Добрый помещик вроде моего любезного друга господина Фолкинера на год-два отсрочит платежи, если, конечно, сам живет в достатке, но ведь земли многих помещиков заложены-перезаложены в дублинских банках и у ростовщиков, и им самим приходится несладко. А многие арендуют землю у крупных помещиков, делят на мелкие участки, сдают в свою очередь крестьянам и дерут с них три шкуры. А разве мало помещиков разного достатка, кто, подобно капитану Куперу, почуяв, что пастбища принесут больший барыш, нежели пахотная земля, согнал крестьян и обрек их на нищету и голод. Я сам видел семьи, живущие в норах на склоне холмов: исхудалые женщины, подле них дети ковыряют землю в поисках съедобных корней.
Трудно представить себе иное жизнеустройство, так принижающее из поколения в поколение целый народ. Чтобы достойно описать его, нужно красноречие и отточенный стиль Джорджа Мура, владельца усадьбы Мур-холл, личности совершенно необыкновенной для этих мест. Небезызвестный историк, образованнейший человек, весьма гуманных взглядов, знакомец Бэрка, Фокса, Шеридана и прочих светил. Слушаешь, как он зло, с издевкой повествует о язвах Ирландии, и проникаешься его отчаянием, ибо исцеления он никакого не предлагает. Но неспроста отчаяние — тягчайший грех, и я что есть сил пытаюсь его побороть.
Хочу найти общий язык и с простым людом, но достиг немногого. Их католичество не сродни католичеству господина Мура или господина Трейси из Замостья, те — джентльмены в полном смысле слова и лишь из рыцарских побуждений примкнули к гонимой религии. Они стоят особняком. К ним, сколь ни странным это покажется, я бы отнес и господина Хасси, католического пастора из Киллалы. Он тоже из хорошей семьи, отец его — зажиточный скотовод из центральных графств. Мне кажется, порой господина Хасси еще больше, чем меня, ужасают дикарские обычаи и жизнь его паствы. Я также искал, правда лишь на первом году, знакомства с редкими католиками из «полудворян», вроде Корнелия О’Дауда или Рандала Мак-Доннела, но как раз у этих двоих, скажу не покривив душой, веры я не нашел. Они поклоняются лишь виски, лошадям да распутницам. Столь прискорбная оценка полностью подтвердилась: в событиях, о которых я намереваюсь поведать, господа эти проявили отменное жестокосердие. Доводилось мне беседовать и с людьми из низов: кое-кто из фермеров и слуг способен изъясняться по-английски, кое-кто даже обучен письму. Но за приятным суесловием виделась мне зыбкость нашего общения, словно стоим мы на трясине, и нас вот-вот поглотит, вот-вот засосет бездонная пучина наших разногласий и противоречий.
Начать рассказ свой мне бы хотелось с истории человека сколь незаурядного, столь и неудачливого — Оуэна Руафа Мак-Карти. Я как-то пригласил его к себе, хотел передать ненужные мне книги: ему, возможно, они пригодились бы для занятий в его «классической академии» — начальной школе для бедняков, где детям даются зачатки знаний, а мальчиков постарше готовят в семинарию. Не скрою, человек этот вызывал у меня опасения. Я часто видел его в деревне: высокий, с огненно-рыжей шевелюрой, ходит вприпрыжку, любит приложиться к бутылке, о чем знает каждый в округе, да и знакомства водит сомнительные. Прошлое его столь же неприглядно — поговаривали, что бросил он родной дом в Керри, потянуло в дорогу, и пошел скитаться: Корк, Клер, Голуэй, потом Мейо. Одни говорили, что он скрывался от правосудия, другие — что от разгневанных отцов, мужей и братьев, чьих дочерей, жен и сестер Оуэн не обошел вниманием, особенно если они были подходящего возраста и не пуританского нрава. Вот уж в этом-то Мак-Карти настоящий католик, не по убеждению, а по готовности объять необъятное. И этот же самый человек бегло говорил на латыни, неплохо знал Вергилия, Горация и Овидия. Еще нечто более удивительное сообщил мне Трейси — а он как никто прославляет достоинства своего народа. Оказывается, Мак-Карти еще и поэт, причем накоротке со славой. Стихи его читают наизусть, переписывают от Донегала до Керри. Я попросил Трейси переложить некоторые на английский язык, но он отвечал, что ритм и размер стиха, если так можно выразиться, чужды английскому, что и слова и созвучия учинят меж собой раздор, как муж с женой. Любопытное замечание касательно супружества в Ирландии.