Никем не замеченный среди всего этого хаоса, Семеркет стоял у стены главного здания храма, выложенной голубыми фаянсовыми плитками. Хотя все кричали, что такой ветер наверняка — предзнаменование ужасной катастрофы, чиновник молча благодарил бога, пославшего ураган. Он знал, что чем дольше продержится ветер, чем дольше фараон останется на болотах, в безопасности. Семеркет не угадал, насколько широко раскинулась сеть заговора, поэтому не был уверен, кому можно доверять. Он не мог пойти к армейским сотникам — царица Тийя заявила, что армия находится под ее контролем. Говорила ли она правду, неважно. Чиновник не мог рисковать открыться даже тому, кого некогда считал другом, пока не узнает количество и имена задумавших убить фараона.
Ои спрятался в тени колонны, размышляя над этой диллеммой — и тут увидел градоправителя Паверо, спешившего по коридору. За ним следовала армия слуг, и Паверо отдавал быстрые приказы управляющим опустить деревянные решетки на дверях и окнах, на которых дико развевались толстые занавеси.
Следует потушить священные огни! — услышал Семеркет приказ Паверо. — Если искры попадут на эти занавеси, вспыхнет весь храм.
Семеркет немедленно отправился в канцелярию Паверо. Так как западный градоправитель был братом царицы Тийи, Семеркет не сомневался, что он тоже входит в число заговорщиков. Вспомнилась встреча с градоправителями этим утром: у Паверо был странно виноватый вид, когда его застали за оживленной беседой с его соперником Пасером.
И тут Семеркета осенило: бурлящая ненависть градоначальников друг к другу была притворной. Их вражда — не более чем попытка отвлечь внимание от их общей цели — увидеть на троне сына царицы Тийи.
«Если Пасеру пообещали пост министра, то какова же будет награда Паверо за участие в заговоре?» — подумал Семеркет. Как родной дядя Пентаура, он наверняка станет первым среди советников молодого царя, превосходящим рангом любого министра. К тому же, вероятно, будет возвышен до звания кровного царевича.
Семеркет содрогнулся, вспомнив, чья кровь течет в его жилах — Паверо был таким же потомком проклятых Аменмеса и Таусерт, как и Тийя.
Чиновник понял, что царица и ее брат, скорее всего, давно уже планировали поделить между собой власть над державой. Сын Тайи Пентаура, увлеченный своими фаворитами и приветствиями толпы, легко согласится снять со своих плеч самые обременительные обязанности правителя, оставив управление матери и дяде. Семеркет уже мысленно видел страну, которой правят брат и сестра, видел невежество и высокомерие — главное следствие такого правления.
«Как они будут наслаждаться этим, — подумал он, — когда все царство будет перед ними пресмыкаться и убеждать, что законные наследники снова держат плеть и посох в своих запятнанных кровыо руках».
Откинув занавеску на двери, Семеркет вошел в служебную комнату градоправителя. В комнате было темно, единственным источником света служило маленькое отверстие в высокой каменной крыше. Чиновник углубился в этот сумрак, пристально оглядываясь — не задержался ли тут кто-нибудь. Но ему продолжало везти: комната была пустой. Редкий для страны шторм привлек внимание всех и каждого.
Семеркет быстро пересек комнату и подошел к столам, заваленным папирусом. Просмотрев их, он увидел, что все эти документы не имеют отношения к предательскому заговору — это лишь судебные тяжбы, списки добра, доставленного в Диамет в качестве дани, записи налогов и тому подобное.
«Если обличающие документы существуют, — подумал он, — то где градоправитель их прячет?»
По стенам тянулись ряды полок, в каждом их каменном отделении лежало несколько свитков. Семеркет быстро просмотрел кожаные таблички, но ни одна их них не говорила о том, что в свитке содержится нечто большее, чем списки и расписания вроде тех, что он нашел на столе.
Семеркет заметил дверь в дальнем конце комнаты, едва различимую в темноте. Открыв ее, он обнаружил нечто похожее на святилище. Там были собраны изображения богов и богинь, каждое — в собственной маленькой нише. Перед ними оставили гореть священное пламя, благодаря которому в комнате было тепло и светло. В конце концов, Паверо был знаменит своим религиозным пылом и нарочитой набожностью.
Семеркета это не впечатлило. Паверо был просто одним из тех преступников, что рядят свои грехи в пышные одежды набожности. Он уже повернулся, чтобы уйти, но, шагнув в дверь, задел ногой что-то, отлетевшее на другой конец комнаты. Это «что-то» слегка отскочило от стены, и дознаватель, посмотрев в ту сторону, увидел валяющиеся на полу пять-шесть смятых свитков папируса.