«Что ж, — подумал Семеркет, — это не моя забота».
Ему стоило подумать о более печальных вещах — чиновник направлялся в тюрьму великого храма Амона, чтобы сказать Найе, что эта земля больше не является ее домом.
* * *Семеркет стоял у пристани. Был полдень.
Рядом с ним со связанными за спиной руками ждал Рами. Быстрое речное судно в царской гавани готовилось отбыть на север, на его палубе громоздились погруженные в последнюю минуту ящики и тюки. Это был новый корабль, построенный по образцу финикийских, с килем и шпангоутами, с мелкой осадкой, но широкий. Значит, судно могло ходить не только по реке, но и по соленому морю за пределами Нила — то, чего страшилось большинство не имеющих киля египетских кораблей.
Новый посланник, назначенный в Вавилон, уже находился на борту, вместе с дарами, предназначенными для вавилонского царя. В ожидании, когда в порт доставят Найю, Семеркет смотрел на Рами. Хотя тот, как это свойственно подросткам, выказывал пренебрежение к происходящему, чиновник видел, что он перепуган и явно винит в своих несчастьях его. Парень потерял все из-за человека, стоявшего рядом с ним, — дом, родителей, даже девушку, на которой должен был жениться.
— Рами, — сказал Семеркет. — Мне жаль, что все так обернулось. Я бы хотел, чтобы ты жил со мной в доме моего брата в Фивах.
— С тобой? — выплюнул парень. — Я бы предпочел жить с гиенами.
«Именно с ними ты и жил», — подумал Семеркет, но не сказал этого вслух. Он твердо положил руку Рами на плечо и заглянул ему в глаза.
— Как бы то ни было, мне жаль, — сказал он. — Правда.
Подросток ничего не ответил, обиженно опустил золотистые глаза. Не в силах больше стоять рядом с Семеркетом, он быстро пошел на борт корабля. Семеркет в отчаянии взглянул на широкую улицу, которая окаймляла пристань, и увидел вдалеке Найю — она шла рядом с храмовыми стражниками. Ребенок корчился в ее руках, его раздражали шум и резкие запахи доков.
Семеркет молча обнял их обоих, когда Найя подошла. Так они стояли вместе бесконечный миг, ничего не говоря и не замечая никого и ничего вокруг.
Слишком скоро нетерпеливый начальник заорал на них с палубы: Найя должна немедленно подняться на борт. Семеркет прорычал ругательство, повернувшись в ту сторону.
— Мы не можем больше медлить, моя любовь, — сказана Найя.
Она носила простое схенти траурного серого цвета и головную повязку из такого же простого материала.
«Ей следовало бы одеваться, как царице, — горько подумал Семеркет, — а не как служанке».
— Я поеду с тобой, — сказал он, беря ее за руку.
— Ты не можешь.
— Я смогу. Ты знаешь, что я это сделаю.
— Ох, Кетти, почему ты всегда делаешь все еще трудней? ; Давай попрощаемся здесь, в Фивах, и навсегда. Выбрось меня из головы.
— Этого не будет. Я не могу.
Внезапно она рассердилась.
— Ты такой жестокий человек! — сказала Найя с плачем.
Младенец тоже начал плакать, и Семеркет стоял, беспомощно глядя на них обоих.
— Как ты можешь это говорить, зная, как я тебя люблю?
Найя посмотрела на Семеркета, в глазах ее был странный свет. Потом она отчаянно поцеловала ребенка, как будто готова была раздавить его, прижав к себе.
— Что мне надо увезти с собой, так это знание, что ты не страдаешь, — сказала она. — Ты не понимаешь, как сильно мне это нужно. Только это и даст мне силы выжить, а выжить — это ближайшая цель.
Семеркету не понравился ее странный тон, не поправился странный решительный блеск глаз. Но не успел он выразить свои страхи, как Найя внезапно пихнула ему ребенка.
— Возьми его, — проговорила она.
Бывший муж мог только молча смотреть на нее, и женщина снова резко крикнула:
— Возьми его!
Семеркет ошарашено взял Хани, который теперь пронзительно кричал, и прижал ребенка к груди. Чиновник не мог говорить — язык его снова оцепенел.
— Я хочу, чтобы его воспитали египтянином, чтобы его воспитал лучший человек, которого я когда-либо знала и когда-либо узнаю. Он — наш сын, Семеркет, помни это. Хотя его породил Накхт, боги дали нам ребенка единственным способом, каким могли. И неважно, как мы его получили — он наш. Я его родила, а теперь ты должен его воспитать.
— Найя!
Семеркет пришел в ужас.
— Вот почему ты должен быть счастлив тут — ради меня. Потому что если ты не будешь счастлив, если станешь горевать и чахнуть но мне, напиваться вдрызг, я знаю — наш сын тоже не сможет быть счастливым. Ты сможешь сделать это для меня?
Семеркет заставил себя кивнуть.