По сигналу рогов первыми встали сыновья фараона. Двенадцать царевичей подошли, чтобы поднять на плечи носилки отца. Наследник, вместо того, чтобы нести кресло, должен был идти впереди фараона, направившегося в Великий Храм. Такой чести не удостоились другие сыновья, и Семеркет увидел, как в глазах Пентаура притаилась обида за это унижение. Пентаура привык быть любимым фиванцами — но теперь все глаза были прикованы к наследному царевичу, которого все так редко видели.
И тут Семеркета поразила внезапная мысль: ни одна из жен фараона не пришла, чтобы приветствовать его. Чиновник помнил, что когда он был много моложе, царица Тийя не раз появлялась на людях. Теперь же она подозрительно блистала своим отсутствием.
Семеркет вспомнил слова Квара у храма Диамет, что фараон «не любит, когда женщины суются в дела мужчин». Он также вспомнил слова Мааджи, что Тийя заперлась в знак протеста против того, что Рамзес обошел орленка из ее выводка.
Сыновья в сопровождении распевающих песнопения жрецов понесли фараона но улице Рамс к великому храму Амона, где правитель должен был провести ночь в святилище бога, общаясь со своим небесным отцом. На следующий день Рамзес поплывет на другой берег реки к храму-крепости Диамет — резиденции фараона во время его пребывания в Фивах.
Придворная знать последовала за фараоном в храм, а потом — официальные лица города. Семеркет увидел издалека градоправителей Фив, толстого Пасера и худого Паверо, которых подняли на плечи их носильщики. Исполненный достоинства Паверо сидел, выпрямившись, ни разу не удостоив взглядом толпу. Зато Пасер улыбался и что-то кричал фиванцам, которые хлопали в ладоши, радуясь, что его видят. Они выкрикивали его имя и благословляли его, а Пасер посылал им воздушные поцелуи, исчезая за воротами храма.
Хотя сегодняшний день не был официальным праздником, фиванцы все равно направились в дома удовольствий и в харчевни на берегу. Бедняки сидели у края воды, смеялись, пели хором и вообще вели себя так, будто праздник в честь появления фараона был выходным.
Семеркет занял позицию у двери таверны, нетерпеливо ожидая появления брата.
Потом, пожевав ноготь большого пальца, он снова вошел в «Бивень слона» и обнаружил, что к строителям гробниц присоединились двое других мужчин, сидевших спиной к Семеркету, так что он не мог рассмотреть их в полумраке, как следует. Он видел только, что один из них одет в прекрасные льняные одежды знатного человека, в то время как второй носит грязное тряпье.
К этому времени таверна заполнилась крикливыми фиванцами, которые поняли такой шум, что невозможно было расслышать, о чем говорят эти четверо.
Семеркета вдруг похлопали по плечу, и он резко обернулся. Это был его брат, неодобрительно поджавший губы.
— Мне следовало бы догадаться, что я найду тебя здесь, — громко проговорил Ненри, чтобы перекричать шум. — А я думал, ты сказал, что будешь ждать у дерева. Почему ты так закутался, Кетти?
Семеркет жестом попросил его замолчать и повел Ненри в дальний угол комнаты.
— Говори тише, — прошептал он на ухо брату. — Я кое-кого выслеживаю.
— Кого? — широко раскрыв глаза, прошептал в ответ браг.
Семеркет толкнул его к колонне, чтобы лучше видеть деревенского писца и десятника.
— Вон тех, в дальнем углу. Того большого зовут Панеб, а второго — Неферхотеп.
Ненри вгляделся в полумрак.
— Нет, — категорически сказал он, — их зовут не так.
Чиновник заморгал, услышав столь уверенное заявление.
— Если ты и вправду собираешься их преследовать, — продолжал Ненри, — думаю, ты должен знать, кто они такие. Тот, большой — его зовут Хапи, а маленький сутулый называет себя Паноуком.
Семеркет изумленно разинул рот. Потом закрыл его и сглотнул.
— Что?!
— Я часто вижу их в доме градоначальника Пасера. Они — зодчие.
Ненри самодовольно повернулся к Семеркету, но служанка, проходившая мимо с масляной лампой, на короткий миг осветила дознавателя, выхватив его лицо из мрака таверны, и выражение лица Ненри из самодовольного стало встревоженным.
— Кетти! Ты болен? Что случилось? Ты так исхудал!
Семеркет нетерпеливо покачал головой, отмахнувшись от участливых вопросов брата:
— Что ты о них знаешь?
— Дай подумать. Впервые увидел большого парня, Хапи, в тот самый день, когда мы выяснили, что наша жрица мертва. Он появился в личных покоях градоправителя рано поутру, с ног до головы покрытый известняковой пылью. Помню, как мне было за него неловко. Ты не думаешь, что, являясь к градоначальнику, человек должен одеться соответственным образом?