Маггловская магия — так-то вот. Только это была не магия, просто машины. Гарри прекрасно это знал — и Снейп наверняка тоже, просто раньше не видел их вблизи. «Только не смеяться!» — приказал себе Гарри. Оставалось надеяться, что в палате зельевар будет вести себя сдержаннее. Если он начнет глазеть на медицинское оборудование, как двухлетка на унитаз, Дурсли точно поймут, что он волшебник.
Они зашли в лифт, и Гарри нажал третий этаж, стараясь не улыбаться, когда лифт тронулся и это движение чуть не сбило Снейпа с ног. Да уж, с магией вышло бы более плавно.
— Так, нам в триста двадцать восьмую... — сказал Гарри, когда двери лифта открылись. Он сверился с указателями: — Это туда.
Вскоре они нашли палату и заглянули внутрь. По стенам стояли десять кроватей — по пять с каждой стороны. Примерно так же, как в хогвартском лазарете — только тут, понятно, повсюду были приборы. Гарри не знал, что делают эти машины, но Снейпу об этом решил не сообщать. Слишком уж часто приходилось ему мучиться от незнания на зельях, чтобы обратная ситуация не доставляла массы удовольствия.
— Ты маггл, не забудь! — прошептал он, прежде чем открыть дверь. Потом он вспомнил еще об одной вещи: — Да, когда дядя Вернон выходит из себя, он перестает сдерживаться. Он может начать орать что угодно — ты не мог бы оградить нас заглушающим заклятьем? Э... его ведь необязательно привязывать к стенам, занавескам и всяким таким вещам?
— Насколько я могу судить, в этом году с защитой ничуть не лучше, чем раньше, — хмыкнул Снейп, прежде чем согласно кивнуть.
Гарри не удержался:
— Но Ремус, уж ты-то отлично все объяснял. Просто классно! По-моему, ты лучший преподаватель Хогвартса — из всех, кого я знаю!
С этими словами он распахнул дверь и вошел в палату. Впрочем, как только он очутился внутри, улыбка сползла с его лица.
* * *
Несколько пациентов обернулись, когда они вошли, но большая часть народу в онкологической палате спала. Спали и Дурсли. Все Дурсли.
Тетя Петуния лежала на ближайшей к окну кровати. Черты ее лица обострились, кожа казалась почти прозрачной, местами виднелись синяки. Она лежала с закрытыми глазами, повернув лицо к свету и часто дыша. Гарри сглотнул. Да, он слышал, что она больна, серьезно больна, но почему-то все-таки ожидал, что она будет выглядеть как обычно. Оглядит его с ног до головы с кислым видом, подожмет презрительно губы... Как тогда, когда она кричала на него за грязные следы на полу, или пересоленную отбивную, или отметки лучше, чем у Дадли.
Но она выглядела плохо. Совсем плохо. Гарри даже не верил своим глазам. Какое-то время он просто стоял и смотрел. Никогда ему не приходилось видеть человека в таком состоянии — даже Седрик, когда Волдеморт прошипел: «Избавься от этого», выглядел не так жутко.
Тогда тоже ничего хорошего не было, но вот это было еще хуже. Медленная смерть. Маггловская смерть. То, что рак творил с тетей Петунией, было просто ужасно...
И тут Гарри понял еще одну не менее страшную вещь. Когда он узнал о болезни тети Петунии, то даже слегка обрадовался. Обрадовался, что ей тоже достанется — после всех мучений, которые она причинила ему. Он был уверен, что она получила по заслугам, что до этого жизнь преподносила ей одни подарки.
Да, тетя Петуния не была совершенством, но свое мнение о раке он пересмотрел. Такого не заслуживал никто. Она гнила заживо, ее тело все еще цеплялось за жизнь, хотя надежды уже не было. На Гарри накатил приступ тошноты, но, когда он сглотнул, полегчало. Немного. После пары глубоких вдохов стало почти нормально. Только тогда он смог оторвать взгляд от тетки.
Он не плакал — не по Петунии, по крайней мере, — но слезы уже подступили к глазам. Слезы стыда. Одна-две слезинки успели скатиться по щекам, но Гарри даже не заметил их, пока Ремус не протянул ему молча белый носовой платок. «Нет, не Ремус», — напомнил он себе, хотя сейчас осознать это было еще труднее.
— Спасибо, — прошептал он, не оборачиваясь на Снейпа. Господи, какое счастье, что это не Ремус. Иначе он бы сказал больше, начал бы бормотать что-то о своей вине, о том, что он желал тетке такой участи... Но он не знал — не понимал до сих пор, что такое смерть. А ведь должен бы — после Седрика, после Сириуса... Но — он был либо легкомысленным идиотом, либо слишком инфантильным. Во всем.