Но что сделано, то сделано.
Расстраивало Долана переходное правительство. Во главе его поставили бывшего президента Ищенко, типичного проамериканиста, с супругой-американкой. Он всего-то должен был — замирить страну и подготовить почву к воссоединению с Польшей по результатам референдума. Но вместо этого — он начал заговаривать о каком-то особом украинском пути. Какой еще, к чертям, особый путь? Надо ему напомнить про особый путь — американской разведке были известны все банковские счета каждого члена временного правительства, вот пусть и не рыпаются. Их особый путь заключается в том, что они не строят государство — они его нагло и цинично грабят. Потому и не желают объединения с Польшей — больше грабить не дадут…
Но еще на Украине можно будет отдохнуть и телом, и душой… от того, что его гложет… не дает покоя…
Это произошло, когда Стэну было семь лет и он еще не мог постоять за себя. В том квартале была своя иерархия… и у отца просто не было времени, чтобы защитить его: с утра до вечера он был на работе. А мать… тихая, маленькая женщина — она просто не справилась бы с бандой чернокожих подростков-громил… да и отец бы не справился.
В тот день он проснулся утром… как обычно, съел завтрак, приготовленный ему матерью, — та сильно болела и работала на дому. Потом оделся, вышел из дома… в этом районе, неспокойном и криминальном, водители обычно возили детей в школу на машине и встречали из школы тоже на машине… но Стэн был вынужден идти до школы пешком целых четыре квартала. Четыре квартала каменных джунглей, где могло случиться всякое, где он был жертвой, а остальные — охотниками, где его могли ограбить и убить просто от нечего делать. Он хитрил, менял маршруты, шел дворами… обычно это помогало, но не сейчас…
— Эй, снежок! — раздалось за спиной.
Он втянул голову в плечи и продолжил свой путь, надеясь, что чернокожим громилам будет все равно, что им просто лень будет догонять его, и они останутся на месте, пустив вслед ему пару бранных слов. Но сегодня чернокожим громилам хотелось поразвлечься!
— Снежок, вали сюда!
Он услышал за спиной топот и побежал сам… зная, что догонят.
Догнали его за пиццерией, загнали во двор, где стоял давно сожженный остов машины и где остро воняло пищевыми отбросами — мусоровоз вывозил их раз в неделю. Он был один. Подростков было восемь.
Верховодил среди них Буба, и это было самое худшее. Он рос без отца — его поджарили на электрическом стуле, а старший брат его уже находился в коррекционном учреждении для несовершеннолетних. На свободе была только сестра, которая работала в супермаркете кассиром и прямо при нем приводила домой клиентов — такая у нее была подработка. Поэтому Буба, которому было одиннадцать, был весьма осведомленным в вопросах секса подростком.
— Эй, снежок, а что это у тебя тут?
Из его рук вырвали портфель, где были аккуратно сложены книги, тетради и несколько бутербродов, приготовленных матерью. Бутерброды чернокожие хулиганы разделили между собой и жадно съели, а книги один из них вывалил и хотел втоптать в грязь, но второй дал ему по скуле.
— Охренел, бро? Я их продам.
Потом все взоры хулиганов обратились на него.
— Эй, бро, у тебя была белая телка?
— Да, ты же знаешь. Я ей засадил так, что из горла вылезло.
— Да врешь ты все! Если ты кому и засаживал — так только своей бухой сеструхе!
— Не смей говорить про мою сестру!
— А что — и эта телка сойдет!
Перед лицом стоящего на коленях Стэна возник большой черный шланг.
— Ну что, снежок, давай, открывай рот…
Но он сжал челюсти так, что открыть их невозможно было и прессом… и тут ему прямо в лицо ударила мерзкая, вонючая струя. А остальные стояли вокруг и ржали…
Насиловать его негры не стали. Он сам не помнил, как дошел домой и что сказал матери — но в школу он не ходил три дня. Просто лежал и смотрел в потолок. Мать, всегда тихая и смирная, в пух и прах разругалась с отцом, она швырнула в него сковородкой и сказала, что если они не уедут отсюда, то она разведется и заберет сына, что для католички было вообще немыслимо.
А он за эти три дня кое-что понял. Понял, что все вокруг враги и что жалеть не стоит никого. Понял, что такое ненависть. И дал себе зарок — подкрепленный большим гвоздем, который он нашел и заточил, — что никогда не станет на колени.