— Кто холостил жеребцов, когда здесь проходил Юлий Цезарь? Мой предок! Кто холостил быков при Каролингах? Мой предок! Кто ездил в Парму обучать тамошних холостильщиков? Мой предок! Без него не было бы пармской ветчины. Кто получил патент от самого Наполеона? Мой прадед! Кто холостил мулов для святых отцов? Мой дед! А когда пошла мода на котов, кто первый стал холостить их выстукиваньем? Мой отец! Кто получил диплом холостильщика? Ваш покорный слуга! Так вот, мне нужен сын, который перенял бы от меня мое искусство и стал достойным продолжателем рода Бернальдино, прославившегося со времен Юлия Цезаря! Ни одной осечки!
Фахильдо сказал, что, насколько он может предвидеть, у его жены сначала родятся две девочки, а там — что бог даст. И посоветовал одну из дочерей отправить изучать медицину в Монпелье.
— Теперь и девушки учатся.
— На холостильщика? Не может быть!
— В Лондоне есть ветеринарная больница с центральным отоплением, и там все врачи — женщины.
— А дудка? Разве сумеет женщина играть на дудке?
Он вынул из кармана блузы глиняную свистульку, поднес ее к губам и засвистел, как это делает всякий холостильщик, входя в город, где его ждут не дождутся. Бернальдино! Сначала пронзительные переливы, потом — нежная и грустная мелодия.
Холостильщик подтолкнул вперед Mme la princesse de Caraman-Chimay, и она пошла мелкими шажками, опустив голову, под черным жгутом волос видна была нежная шея. Бернальдино швырнул на землю реал и ушел, гордо выпятив грудь. Маркос поспешил подобрать монету.
Миланский музыкант самолично прибыл в Горловину за Паулосом. Это был мужчина лет пятидесяти, с напомаженными волосами, разделенными пробором посередине; брился он два раза в день. Гость уединился с Фахильдо, и отшельник впервые за все годы уединения не обратил внимания на звон швейцарского будильника, пропустил молитву. Готовить ужин пришел пастух, известный уменьем жарить кролика с улитками. Миланец выпил две бутылки вина и пропел последние модные мелодии. То и дело пускал петуха, закашливался, потом снова брал высокую ноту, вытягивая при этом шею, будто она у него резиновая. Когда кончался воздух в легких, голова качалась на длинной и тонкой шее, которая понемногу сокращалась до естественных размеров. После исполнения одного из романсов, кончавшегося растянутым до бесконечности словом cuore[10], он руками нажал на голову, чтобы сократить шею, а то она слишком уж вытянулась — на целую пядь, не меньше. Потом миланец сказал скорее себе, чем собеседнику:
— На сцене это выглядит некрасиво!
Синьор Каламатти да Монца и юный Паулос на следующее утро отправились в Италию на почтовом дилижансе до Вентимильи[11]. Был первый день осени. Синьор Каламатти слегка похрапывал, а Паулос, сидя рядом с музыкантом, открыл для себя, что в хижине отшельника вел счастливую жизнь. Дорога шла среди виноградников. Слева виднелся большой сад, где росли апельсиновые деревья. Справа между поросшими сосняком холмами синело море. Паулос не сразу разобрал, что это море, а не небо. И с волнением подумал, что с минуты на минуту может увидеть корабли — его корабли, плывущие домой из Вест-Индии.
IV
Для хозяина таверны Маркоса годы прошли, не оставив на нем никакого следа. Тот же самый огромный живот, опоясанный широким красным поясом, та же хитринка во взгляде.
— Не было времени отвезти в Горловину врача. Меня известил о беде пастух Леонсио, который водил коз Фахильдо к козлу, когда это требовалось. Я послал туда свояченицу на муле, а сам поднялся к Горловине напрямик через лес. Застал его при последнем издыхании. Зазвонил будильник, Фахильдо попробовал сесть, но не смог. И тут же испустил дух. Как только он скончался, чиновник от епископа все опечатал, они там думали, что у Фахильдо спрятано какое-нибудь сокровище. Моя свояченица-вдова, может, ты ее помнишь, ее зовут Тана, крепкая женщина, двух мужей пережила; когда пила кофе с тобой на кухне, смеха ради хватала тебя за что не положено, вспоминаешь? Она тебе вроде нравилась! Так вот, эта самая Гана раздела и обмыла усопшего, ей помогал Леонсио, и, представь себе, у Фахильдо в ягодицах оказалось два гвоздя. Он, значит, истязал свою плоть покаяния ради. Вот оно как! Гвозди вытащили, это было нетрудно, мясо вокруг них посинело и загноилось.
И Маркос показал Паулосу два дюймовых гвоздя с заостренными шляпками.
— Ясное дело, каялся. Одели мы его во фрак, а епископский чиновник оказался человеком сообразительным, снял белый покров со Святого Дионисия и сделал из него складчатую манишку для Фахильдо. А мне так ничего и не досталось! Может, эти гвозди годятся для лечения? Ну, скажем, уколоть язву, шишку от ревматизма или там бородавку… Пригодятся?