— Люди возвращаются из любой страны.
— Из любой?
— Из любой, в том числе из той, откуда, если верить людям, никто еще не вернулся.
Голос Паулоса смешивается с ароматом айвы, сохнущей на деревянном Подносе возле окна. Но самого его нет. Все на свете дороги — это нити, любую из них Мария может потянуть, завязать в узел или смотать в клубок. И только одна из этих нитей, теплая, как губы ребенка, приведет Паулоса домой из его необычных странствий. Опутанный этой нитью по рукам и ногам, он войдет и улыбнется Марии:
— Ты знаешь, Мария, я заблудился в лабиринте, он — по левую руку, если плыть в Сирию морем. Тогда я обмотал свою дорогу вокруг пояса и так шел через все повороты и завороты впотьмах, хорошо, что ты догадалась потянуть именно за эту нить, только благодаря тебе я и смог вернуться, иначе проплутал бы тысячу лет, а то и больше. В центре лабиринта есть город, а в центре города — колодец глубиной три вары, и в нем живет сирена. Если бросить в воду золотую монету, вода уходит в землю, и сирена остается на песчаном дне. Она называет тебя по имени, хоть ты ей не представлялся, и просит подарить что-нибудь. Я бросил ей яблоко. Она сказала мне на тамошнем языке, в котором «любить» и «ждать»— одно и то же слово, что будет ждать меня в полночь. Тут пришел мавр с тачкой, собрал и увез кости влюбленных, побывавших там до меня. Но как раз в эту минуту ты потянула за нить-дорогу, что была у меня вместо пояса, будто взяла за руку и повела, как в танце на балу. Я облегченно вздохнул, когда увидел, что среди костей бывших влюбленных моих костей нет.
— А ты бы их узнал?
Нет, пожалуй, никто на свете не узнáет своих костей. Мария уснула, убаюканная запахом айвы и голосом Паулоса, и то, и другое поддерживало ее дух, сливаясь в нерасторжимое единство.
На третью ступеньку взобрались две крысы, привлеченные запахом молока. Стали на задние лапки и принялись лакать, опуская острые язычки в молоко. Двери продолжали сами по себе захлопываться одна за другой, тысяча четвертая после тысяча третьей и перед тысяча пятой. Пауки деловито ткали прочную паутину, оплетали ею наглухо закрытые двери. Мухи — зеленые, синие и с продолговатым черно-желтым полосатым брюшком — вились в воздухе, ждали, когда же пауки закончат свою работу. Лес понемногу исчезал, дома возвращались на свои места по обе стороны улицы и вокруг площади. От леса остались лишь раньше времени увядшие листья, ветер гонял их с места на место. Время от времени вспыхивал огонь маяка, освещая кирпичи башни, почерневшие от дыма, который подымался из труб по соседству.
— Но где же красные штаны? — спросил комиссар.
Голые ноги мертвеца слепили белизной. Лицо было прикрыто веткой смоковницы.
— Красные штаны могут оказаться совершенно необходимыми для установления личности покойного.
Капрал рассказал помощнику судьи, как незнакомец вышел из-за смоковницы, показал место на замшелой ограде, где он оперся рукой, готовясь перепрыгнуть через нее.
Ветеран отыскал Бродягу в зарослях дрока, на нем были красные штаны, они-то его и выдали. Бродяга в эту минуту облегчался, надеясь получить обратно проглоченную монету.
— Достаточно было первого выстрела, пуля перебила ему левую ногу. Останься он в живых, за все бы расплатился. А теперь что с него возьмешь? Разве что золотой зуб.
— Документов при нем нет.
Комиссар развел руками.
— И документов нет! Он и за это заплатил бы штраф! Как-то подобрали мы у старой границы другое тело, документов при нем тоже не было, но на груди была вытатуирована надпись: «Если потеряюсь, пусть меня поищут». Оказалось, это был торговец сыром, каждый год он приезжал на ярмарку, а зарезал его ревнивый муж. Торговец был черноволосый и полный, а на левой щеке у него было бордовое родимое пятно.
— Для любви такое пятно не помощь, но и не помеха, женщины навоображают всякого и тогда видят только то, что хотят увидеть.
Подошел светловолосый стражник.
— Теперь, когда подтверждено, что красные штаны были, пускай Бродяга забирает их себе, он успел замарать их Дерьмом.
Помощник судьи расхохотался, остальным поневоле пришлось присоединиться к нему. Потом представитель закона прошел на то место, откуда стрелял Ветеран, и вскинул руки, словно прицеливался в зеленое пятно на ограде. Санитары понесли тело на шоссе. Пели дрозды. Прежде чем покинуть место происшествия, помощник судьи еще раз огляделся. Комиссар по делам иностранцев почесал в затылке и задал вопрос самому себе: