Что-нибудь в таком духе, чем поэтичней, тем лучше, побольше пафоса вплоть до рыданий, при звуке которых пестрые птицы начнут слетать с деревьев и садиться на голову и на плечи Паулоса, а самые молодые из них будут порхать в воздухе, соединяясь в пары и клянясь друг другу в вечной любви. Понадобится вечернее освещение, чтобы лучше смотрелись движения крылатых влюбленных, и, возможно, одним чревовещателем не обойтись. Пожалуй, Паулосу лучше всего вписать в завещание те реплики, которые в будущей пьесе покажут, каким он был на самом деле. Актер должен сыграть его отчаяние. Паулос сжимал кулаки и с силой прижимал их к подбородку, как бы стараясь сдержать рвущийся из груди крик. Постепенно, всхлипывая, успокаивался и более спокойным тоном высказывал свои самые сокровенные мысли. Да, перед зеркалом отчаяние получалось у него хорошо. Смеркалось, били часы, Паулос считал удары. Когда пробило восемь, Паулос сделал паузу и сказал упавшим голосом, печально и самоотреченно: «Грусть, о приди, тебя я жду, тебя я жажду! Удел мой — одиночество и мрак!»
— Астролог Паулос Соискатель, начинайте ваше сообщение.
— Согласно имеющимся в нашем распоряжении источникам, единорог останавливается, всякий раз как увидит сидящую на лесной поляне девственницу. Тихонько ложится перед ней, склоняет голову ей на колени и засыпает. Только в эту минуту засыпает. Быть может, он бродил без сна десятилетия. Когда единорог засыпает, положив голову на девственные колени, девушка тоже засыпает, ее убаюкивает исходящий от животного дурманящий запах. Древние авторы полагали, что девственница засыпает, чтобы не увидеть, как притаившийся в засаде охотник убьет единорога и тут же завладеет чудодейственным рогом. Я опускаю как несущественную для моего сообщения алхимическую трактовку темы «Единорог и девица», а также эротическую, согласно которой рог оленеподобного — фаллический символ, а девушка олицетворяет ожидание материнства. Однако пока что никто не смог доказать, что между единорогом и девушкой произошло совокупление, а стало быть, не может быть и речи о ее беременности. Это все штучки современной психологии. Mutatis mutandis[61], комплекс Пасифаи[62].
— Надо ли это вступление заносить в протокол? — спросил секретарь по затмениям.
— Оно входит в ваше сообщение? — спросил Паулоса премьер-министр.
— Нет, ваша милость. Просто я излагал историю вопроса.
— Не включать в протокол! Продолжайте, астролог!
— Размышляя о возможных знаках, свидетельствующих о влиянии кометы на общественные работы и повседневную жизнь нашего города, я вдруг обратил внимание на одно обстоятельство. Прошу разрешения не называть имен. Не раз приходилось мне видеть на улице или на площади у источника, как какая-нибудь юная девушка отделяется от стайки подруг, скажем, учениц Классического коллежа, и идет домой одна, идет медленно, опустив голову, а под глазами у нее круги. Какой-нибудь легкомысленный молодой человек, завидев ее, возможно, воскликнул бы: «Ба! К ней наверняка впервые пришли эти самые штуки!»
Но нет. Я заметил кое-что еще. У некоторых из таких девушек над головой сиял едва заметный золотистый нимб, а суетливые прохожие просто не обращали на него внимания, так как эти девчушки, могу даже сказать — девочки, у которых я заметил нимб, все были белокурые. Разумеется, незамужние и невинные. Больше недели я наблюдал эти нимбы и заметил, что у одних они остаются такими же едва заметными и даже тускнеют, а у других — собственно, у трех — становятся ярче. И я сосредоточил свое внимание на этих трех. Естественно, из веселых болтушек, любительниц попеть и поплясать они превратились в задумчивых и грустных дев, избегали подруг и родных! Я задал себе вопрос: замечают ли их матери этот самый сияющий золотистый нимб, который видел я? Недели две назад я обратил внимание на то, что у одной из них нимб становился все ярче и ярче, у других же — меркнул и сходил на нет. Встретив однажды этих двоих на улице, я установил, что нимб у них вовсе исчез, и прекратил наблюдение за ними.
— Означает ли это потерю невинности? — спросил председатель-старейшина, перестав обсасывать кофейно-молочную карамельку.
62
Пасифая — дочь Солнца, жена критского царя Миноса; Венера из ненависти внушила ей любовь к быку, от которого она родила Минотавра