— Почему же так не сделали?
— Да казна в нашем королевстве вечно пустая!
Паулос, опустив голову, задумался.
— Как же быть? Мне-то король Артур нужен на поле битвы! — сказал он скорей себе, нежели Матиасу, который в это время старался получше пришпилить изрядно потрепанную фиолетовую вуальку к шляпе булавкой с зеленой головкой.
— Так ступай к нему наверх! Я не могу тебя туда проводить, ведь если ты приглядишься, то увидишь, что здесь, в подворье, я — единственный живой человек, не считая негра; он приехал с каким-то цирком, а в Галлии цирк распался, вот его и взяли сюда: пускай всякий, кто приезжает в Камло, знает, что королевство Артура простирается до самой Калифорнии. Как приедет какой-нибудь чужеземец или посол, негр раздевается по пояс, намыливается, трет себя мочалкой из испанского дрока и обливается водой, моется чуть ли не час — доказывает, что он настоящий негр, а не накрашенный. Раньше он проделывал это в охотку, а теперь, из-за ревматизма, — только по приказу, когда Круглый Стол решит, что гость того стоит и пригодится на будущее.
— На какое будущее?
— На возрождение! Возрождались же другие королевства! И можно сказать, что этот негр, Панчито его зовут, да твой покорный слуга — вот и вся гвардия короля Артура. Ну, ступай, поднимись на второй этаж и заходи в комнату по левую руку!
— Не постучав?
— Вежливость, конечно, никогда не помешает. Только кровать-то стоит в дальнем конце, и король наверняка тебя не услышит, а если бы и отозвался на стук, ты его не услышишь. Как выйдешь от него, можешь пригласить меня на кружку пива, я все еще буду прилаживать ремешок к шпоре.
Паулос пересек двор, поглядывая на окна мансарды над Ковровой башней, где, если верить книгам, жила королева Джиневра, — не мелькнет ли, как ясное солнышко, золотистая головка. У подножия широкой лестницы две женщины пробовали зашить живот картонному Галаору. На полу валялись и другие голые рыцари — их роскошные одежды сушились на вешалках. Паулос узнал одного из них по пшеничным усам и шраму на левой щеке. Это был Гальван Безземельный.
— Гальван! — воскликнул он, обращаясь к старухам, штопавшим Галаора, а те дуэтом, но разными голосами — у одной был писклявый, у другой хриплый, а вместе они звучали как галисийская волынка — спросили, кто он такой.
— Я как-то встречался с ним по дороге на Париж! Меня зовут Паулос, а живу я в одной стране на юге!
Паулос всегда назывался своим настоящим именем. Правда, как-то поздним вечером в Милане он вышел тайком из дома своего наставника при попустительстве камердинера, который когда-то был скрипачом, но при исполнении пиццикато у него вывернулись пальцы правой руки, мизинец сцепился с указательным, а средний стал поворачиваться куда попало, говорят, это от волнения, очень уж виртуозные были щипки, и кровь ударила в пальцы, так что стал он калекой. Ни один хирург не взялся выправить ему пальцы из-за того, что средний все равно вертелся куда попало, стоило пошевелить рукой — этот палец, будто стрелка компаса, указывал на север и мог опускаться даже ниже большого. Так вот, этот камердинер, навсегда расставшись со смычком, поступил на службу к синьору Джорджо Каламатти да Монца и прислуживал ему левой рукой, ибо хозяин терпеть не мог, когда настой ромашки проливался на блюдце, что было неизбежно, если Нерон Карло Тривульцио пробовал нести поднос в правой. Завидев Паулоса, кравшегося с ботинками в руках, чтобы не шуметь, камердинер заговорщически улыбнулся и прошептал ему на ухо:
— Берегитесь! Хористочки — molto versatile[81]!
Паулос улыбнулся ему в ответ, лестно было, что его считают мужчиной, но, по правде говоря, вышел-то он за зонтиком, подаренным ему нотариусом, который составлял завещание дяди Фахильдо, а Паулос позабыл зонтик в нише, в уголке двора Академии Сфорца, где была уборная. Чтобы никто из служителей не узнал его в такой неурочный час, он спустил волосы на лоб и шел, видя одним только глазом. Забрав зонтик, возвращался не спеша, чтобы оправдать подозрения Нерона Карло Тривульцио, дескать, свидание состоялось, а сам разглядывал Собор при свете луны, постоял перед герцогским дворцом, и тут какая-то женщина открыла окно нижнего этажа, погасила лампу и высунулась наружу, напевая модную песенку. Увидев Паулоса, что-то зашептала и поманила его посеребренной лунным светом белой рукой. Он подошел. От женщины пахло фиалками. Поглядев на его лицо, наполовину скрытое черными волосами, незнакомка от удивления разинула рот (кофточка у нее была расстегнута и позволяла видеть молодую шею), потом спросила бархатным голосом: