— Как тебя зовут?
Одной рукой женщина обхватила Паулоса за талию, другая ее рука опустилась еще ниже. Паулос увидел, как ее губы приближаются к его губам.
— Муж не вернется до утра! Как тебя зовут? Если не скажешь, я не буду твоей!
И она пыталась втащить его в окно, под которым была мраморная балясина. Паулос, испугавшись такого натиска, старался высвободиться, уклониться от этих губ, искавших его губы, и, когда вдруг послышались чьи-то шаги, отпрянул, и в руке у него остался перевитый зеленой лентой фальшивый локон, какие изготовляют в Лионе. Женщина отошла от окна и стала посреди комнаты, раскрыв объятья, Паулос отчетливо видел ее при свете луны. И тогда, прежде чем уйти восвояси от приближавшихся шагов, он сказал самым трагическим тоном, на который был способен, подражая синьору Каламатти, декламировавшему монолог Фабрицио дель Донго из «Пармской обители»:
— Я — Бельтенеброс[82]!
И повторил еще раз по слогам, чтоб она поняла значение этого прозвища, позаимствованного у знаменитого любовника, который прославился ночными похождениями:
— Бель-те-не-брос…
— Бро-ос! — откликнулось эхо от находившейся неподалеку ротонды дворца, окруженного высокой глухой стеной.
Вернувшись домой, Паулос сунул зонтик в подставку, пошарил за пазухой, извлек фальшивый локон и поднес его к губам. Камердинер зубами водворил на место непослушный средний палец и, прижав правую руку ко рту, прошептал:
— Mamma mia!
— Гальван! — повторила старуха с писклявым голосом. — Помню, я подглядывала, прячась между самшитов зеленого лабиринта в саду, как ему подравнивали усы, перед тем как он должен был отправиться в дальние странствия. У каждого кончика помазали кожу чистым золотом, чтобы на чужбине усы не разрослись! Ну, они-то все равно росли, но казалось, будто бы и не растут, потому что кожа там, где было помазано, морщилась.
— Он умер! Ушел от нас!
Хриплый голос одной из женщин перешел в рыдание, как при словах заупокойной молитвы, голос словно исходил от земли, из-под земли, той земли, которая преждевременно приняла в свое лоно молодое тело, погасила взгляд карих глаз. Обе старухи подошли к картонной голове Гальвана Безземельного, гладили лоб и подбородок, красные губы. Вернулись к Паулосу, лица их были морщинистыми и желтыми, словно изъеденная шашелем древесина, но он на какое-то мгновение увидел их светловолосыми красавицами с тонкой и белой лебединой шеей, которые оплакивают гибель своего паладина. Только на мгновение. Они тут же снова увяли и вернулись штопать живот Галаора.
III
Паулос поднялся по лестнице на второй этаж, никого не встретив, и подошел к двери по левую сторону, как ему указал оруженосец Матиас. Это была массивная дубовая дверь, сколоченная бронзовыми гвоздями. Она была приоткрыта.
— Можно войти? — дважды спросил Паулос громким голосом и постучал костяшками пальцев.
Ответа не последовало, и он вошел, оставив дверь приоткрытой, как была. Комната оказалась гораздо больше, чем можно было предположить, и уровень пола — выше, чем на лестничной площадке: Паулосу пришлось подняться еще на три ступени, чтобы пройти в глубь комнаты, к королевскому ложу. По левой стороне шли окна, которые он видел со двора, на них были занавески, вышитые красными и желтыми цветами, а справа Паулос увидел густой лес. Под развесистым дубом спал после обеда молодой человек, прижав к груди большую, вроде бы серебряную флейту, а с ветки другого дуба на Паулоса смотрел ворон, смотрел презрительным взглядом, свойственным этим птицам, когда они сыты и дремлют на солнышке. В середине комнаты стоял стол, и на нем лежали прикрытые ковровой салфеткой шлем, меч, щит и шпоры короля Артура. Когда Паулос подошел к столу, из шлема выскочил мышонок и юркнул в дыру между досками пола. То ли он нашел в шлеме пристанище, то ли грыз баранью кожу подкладки, пропитанную королевским потом и поэтому особенно вкусную. Паулос остановился полюбоваться королевским военным снаряжением и благородным оружием, но тут из-под стола вылез тощий и костлявый карлик с приплюснутым носом и таким же лицом, изрядно облысевший. С редким проворством он посовал все предметы в соответствующие по размеру белые мешки, на каждом из которых красной краской была намалевана буква «А».