В эту минуту саморазрушения Паулос подумал лишь о кошельке из телячьей кожи, где он хранил свои капиталы: деньги от продажи акций Вест-Индской компании — это было все равно что продавать трехмачтовые парусники, — деньги, унаследованные от отца и от дяди Фахильдо, оставшиеся от жалованья астролога, вырученные от продажи кроликов, которых выращивала Клаудина, а также каштанов и яблок из сада. Как бы не добрались дикие захватчики с востока до его казны! Паулос представил себе, как он возвращается домой, достает из-под матраса кошелек и начинает пересчитывать монеты. Он вдруг, ни с того ни с сего, заделался скупцом, ему хотелось прятать монеты в глазах, в ушах, во рту, в часах и минутах, в зеркале. Решившись, побежал к реке, собрался перепрыгнуть через каменную ограду сада, он спешил, боясь опоздать на шестичасовой паром, если расписание соблюдается, несмотря на вторжение варваров. Да, он всю ночь будет считать монеты, любоваться ими, потом переоденется, чтобы его не узнали, и…
И он бросился бежать, но не пробежал и трех шагов, как был убит. Не успел даже опереться рукой на заранее намеченный зеленый камень в ограде. Убит. Одной из причин его гибели были красные штаны, какие Юлий Цезарь носил на зимних квартирах. Штаны чужеземца! Другая причина, пожалуй, самая главная, заключалась в том, что он перестал грезить и фантазировать. А раз это так, это был уже не Паулос, сновидец и мечтатель, способный улететь за тридевять земель в поисках былых и грядущих времен и людей, которые были или будут; теперь это был богатый и праздный молодой человек, какого встретишь в любом провинциальном городе.
С тенью печали на лицах смотрели на него три правителя — Давид, Артур и Юлий Цезарь, — которые под сенью смоковницы казались удивительно молодыми. Из города к месту смерти Паулоса летел почтовый голубь, неся в клюве скорбный вопль Марии. Пролетая над террасами, он склевывал запоздалые цветы ириса и лепестки осенних роз.