Домашнюю радиоточку по военной еще привычке держали постоянно включенной, пусть и приглушенно. Для ежедневных, ординарных новостей был телевизор, а радио бормотало как бы на всякий случай, если вдруг передадут что-то сверхважное, судьбоносное. Кажется, подсознательно взрослые больше верили радио, оно было старше по счету эпохи, и они думали, что, если начнется война, телевизор будет передавать успокаивающую картинку, а радио «очнется» и заговорит голосом Левитана. Радио, то самое, что было проведено в каждую квартиру, радио-из-розетки, воспринималось как голос коммунального бессознательного, как общая нейронная сеть всех квартир, которая сама по себе, без управляющего центра, почувствует беду и предупредит о ней.
А мне казалось, что радио не только транслирует передачи, но и подслушивает, что происходит в доме; это являлось частью всеобщего сговора бдительности. У бабушки Тани была подруга, прослужившая всю войну в войсках ВНОС на посту раннего обнаружения самолетов. И, когда она показывала военные фото, — огромные счетверенные слуховые раструбы, направленные в грозовое небо, чтобы улавливать шум самолетных моторов, — я видел образ того всеобщего слушания, той большей, чем необходимо для повседневной жизни, внимательности к словам и звукам, что, как клей, пропитывала повседневность; той власти языка, где каждое слово содержит оглядку на самое себя. И я мечтал порой, чтобы все взрослые стали как бабушка Таня; нет, я не желал им ущерба, мне казалось, что так будет лучше и для них самих.
Бабушка Таня меня не слышала, и до возвращения родителей домой я пользовался свободой, о которой даже не размышлял, воспринимал ее как есть. Глухота бабушки Тани дала мне начальную независимость, создала «окно» — несколько часов в сутки, — когда я был предоставлен сам себе. И вся моя внутренняя биография выросла из этих часов одиночества.
Глуховатая, бабушка Таня еще и плохо видела без очков: ее зрение испортили напряженные редакторские читки. Она была на пенсии, но продолжала работать в Политиздате; я не знал, как расшифровывается это сокращение — Издательство политической литературы при ЦК КПСС, но ощущал волнующую монументальность названия.
Советские аббревиатуры и устойчивые сокращения, задевающие слух неестественным для русского языка сочетанием звуков и нарезкой слогов, я воспринимал как имена сущностей, входящих в таинственные иерархии власти, и Политиздат был, если брать христианские мерки, архангелом, тем более что располагался он ни много ни мало на улице Правды.
Однажды бабушка оставила на видном месте приоткрытую сумку; оттуда торчал блестящий угол чего-то металлического. Из простого любопытства я потянул за него — и вытащил линейку, где не было миллиметров и сантиметров, только непривычные, несуществующие меры длины с вычеканенными надписями: Нонпарель; Цицеро; Санспарель; Миньон; Парангон.
Нонпарель Цицеро Санспарель Миньон Парангон — от испуга я выронил линейку из рук, ведь я случайно прикоснулся к вещи из Политиздата, к магическому артефакту! Что означают эти меры длины, что означают их имена, так похожие на заклинания? Что за странное волшебство творится там, на улице Правды?
Улица Правды — название вдруг засияло грозным светом; все мои мелкие прегрешения, поиски в квартире, тайные мысли, все, что я мнил надежно скрытым, лежало перед шестью гигантскими буквами ПРАВДА, как под увеличительным стеклом.
С тех пор, как только бабушка Таня говорила — «я еду на улицу Правды», — тотчас нечто старшее, идущее из прошлых времен, окатывало меня первобытным ужасом.
Бабушка Таня, пожалуй, была единственным человеком, с которым я прежде чувствовал себя в духовной безопасности. И ощущение, что она — о, как я понимал истинный смысл присказки взрослых «я вижу тебя насквозь!» — внезапно овладела всеми моими тайнами, подрывало саму возможность моего существования.
И я решил поехать на улицу Правды, увидеть ее, убедиться в ее сверхъестественных свойствах; это был поступок отчаяния.
Я совершенно не предполагал, что там, пустят ли меня на эту улицу (бабушка, уезжая туда, брала багровое, с золотым тиснением удостоверение), не знал, как искать то здание, куда ходит бабушка. Но я отправился, не спросив разрешения, впервые один так далеко от дома. И когда я свернул на улицу Правды с большого проспекта, увидел вывески с ее названием, мне сперва показалось, что это не та улица; здесь были обычные дома, деревья, дворы, магазины — ничего сверхъестественного.