Пришло мое время.
Часть вторая
НЕИЗВЕСТНЫЕ ДОРОГИ
Большие события иногда посылают вестников о себе, дают знак: будь внимателен, будь открыт и чуток, не пропусти, не помешай поступком или чувством, иначе не случится!
От долгих зим детства в памяти не осталось почти ничего, кроме катания с ледяной горки и походов на лыжах; запомнились только моменты движения. Вот ты летишь на разлохмаченной картонке по ледяным ухабам с впаянными в лед ржавыми вихрами прошлогодней травы, с непременными пятнами крови, — кто-то разбил лицо или распорол руку, — летишь в глубокий мусорный овраг, заваленный старыми шинами. Вот мелькают перед глазами две лыжи, обгоняющие одна другую, пересекаются и разбегаются линии лыжней, парят на морозе черные речки, чьи крутые берега истоптаны лыжной «лесенкой». Скрип снега, шарканье лыжных палок о наст, скольжение, скольжение, возвращение домой, горячий чай с клюквой, тяжелый обед и тяжелый, без сновидений, сон.
И только одна зима оставила по себе долгую память; зима, в которую с новогодней елки в Кремле началось мое пробуждение для собственной жизни.
Стояла ясная погода, конец каникул был еще далек, в пансионат к нам приехал отец, и я каждый день требовал кататься на лыжах, — все во мне требовало действия, бессмысленных на первый взгляд метаний и поисков.
На насыпи узкоколейки, примыкавшей к железной дороге с противоположной стороны станции, валялись куски цветного стекла, нежно-голубого, фиолетового, сиреневого, синего, зеленого, похожие на осколки разбитых слитков. Мне запрещали собирать это стекло, говоря, что оно может быть химически вредным; я бы поверил, но было и другое условие — нельзя было переходить на ту сторону, где шла узкоколейка. И, кажется, первый запрет был лишь следствием второго.
Постепенно из фраз, не мне предназначавшихся, я уяснил, что там, откуда везут стекло, располагается или располагался какой-то полигон. Мало было слов, способных взволновать так же, как это, — наверное, только «аэродром», «военная часть», «секретная лаборатория».
И однажды, отпросившись погулять на ближние пруды, я перешел железную дорогу и отправился по узкоколейной ветке. В гравии обсыпки, припорошенном снегом, поблескивали кусочки цветного стекла, и я чувствовал, что могу идти по этому следу бесконечно. Однако возрастала и непонятно откуда взявшаяся опаска: куски стекла, переливчатые, дымчатые, цветные, словно заманивали меня, по сторонам тянулись склады и свалки, полигона — большого, широкого пространства — все не было видно.
Наконец навстречу мне попались двое мужчин, два рыболова; одетые в ватники и бахилы химзащиты поверх валенок, с ледобурами и зимними короткими удочками, они шли рыбачить на те пруды, куда я якобы отправился гулять.
Я осторожно спросил у них, где тут полигон. Один, круглолицый, с глуповатыми вислыми усами, весь домашний, лоснящийся от жениных блинов или ватрушек, растерянно посмотрел на меня, готовясь спросить «какой полигон?». А второй, почти старик, с узким лицом, изъязвленным воспаленными красными капиллярами, высокий ростом, забросивший за плечо ледобур как винтовку или автомат, вдруг заступил мне дорогу, снял с правой руки огромную меховую рукавицу и цепко взял меня за плечо, положив пальцы на какую-то уязвимую косточку. Я чувствовал — нажмет, и плечо мгновенно прострелит боль. А еще я успел заметить, что шерстяная, много раз штопанная перчатка под рукавицей — трехпалая; я знал, что это армейская перчатка для зимней стрельбы, указательный палец оставлен свободным, чтобы жать на спуск.
— Откуда ты знаешь про полигон? — спросил старик, спросил не шутя, как человек, имеющий полное право на такие вопросы. — Кто тебе рассказал? Зачем ты сюда идешь?
Я посмотрел под ноги, увидел там сине-белый кусок стекла и понял, что объяснять про поиски цветного стекла бесполезно. Второй рыбак отошел в сторону, а старик, отпустив плечо, сдавил мне щеки ладонями и приблизил свое лицо к моему, давя взглядом.
Но тут из-за крутого поворота линии, скрытого леском, показался поезд, машинист загодя прогудел, и старик отпустил меня, прохрипев «иди, щенок»; локомотив и цепь вагонов с гравием оставили нас по разные стороны узкоколейки.
Я кубарем скатился с насыпи, побежал прочь, — значит, взрослые знали, что с полигоном что-то не так, ведь даже на танковом полигоне около дачи мы собирали грибы, а здесь был какой-то другой полигон, и старик в перчатке, какие выдают зимой часовым, может быть, даже спас меня. Он ведь явно работал там, на полигоне, а потом вышел в отставку, но мысленно продолжал бдительную вахту.