Комета, комета, комета — я ходил в школу, выполнял домашние задания, строил снежные крепости, но она уже вошла в меня, вторглась в мои сны как источник мучительных страхов, подобных тем звукам, которые человек не слышит, но они отдаются в его теле смятеньем и ужасом. Комета уже прилетела, она постоянно висела в моей голове, и сам факт сближения кометы и Земли словно намекал на некое будущее событие, редчайшую во времени точку, когда снимаются покровы и незримое становится зримым.
В один из дней я в неурочный час вернулся домой — отменили последний урок.
Бабушка Таня сидела в кресле за столом, перед ней лежала газета, открытая на статье про комету Галлея с бодрым, нелепо задорным заголовком про «небесную гостью».
А бабушка, сняв очки, — хотя читала она только в очках, — будто мысленно держала перед собой невидимую книгу, для которой очки не требовались. И тихо, как бы осторожной походкой, нащупывая путь на заросшей, почти исчезнувшей тропе памяти, шептала слова, произнося их с каждым разом все увереннее, все с меньшими запинками: «…И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной, для отделения дня от ночи, и для знамений, и времен, и дней, и годов».
«…И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной, для отделения дня от ночи, и для знамений, и времен, и дней, и годов», — повторила бабушка, — «и для знамений».
На меня легла огромная тяжесть. Я ни разу в жизни не слышал слов такой высшей серьезности; я сразу понял, что они лишь малая часть какого-то целого, и существующее превыше меня, превыше бабушки, превыше всего на свете это целое вдруг коснулось меня.
Не есть ли это слова, что должны возникнуть в бессловесной бабушкиной книге, одетой в коричневый переплет? Нет, подумал я, нет, это еще одна неизвестная мне книга, может быть, даже книга книг. Они окружают меня, тайные или вовсе несуществующие, и сколько их я еще встречу?
Я, разумеется, знал, как возникла планета, появилась жизнь, рыбы выбрались на сушу, из обезьяны развился человек, началась история, закономерно приведшая к рождению СССР. В этой картине не было места ни Богу, ни тверди небесной, ни светилам для знамений. Но с той же определенностью я был уверен теперь, что мир устроен иначе: на моей связке появился еще один ключ к нему.
Мне не пришло в голову спросить, откуда этот текст; он словно не мог быть откуда-то, не имел таких частностей, как название или авторство. Я не выказал своего присутствия, не попросил бабушку продолжить, сказать еще две или три фразы — мне было достаточно той единственной, ибо в ней было все, и мне еще предстояло одолеть ее, как крутую заоблачную вершину.
Не удержавшись в испытанном ощущении, словно забрался слишком высоко, я «выпал» обратно в зимний вечер после уроков, очнулся в привычных обстоятельствах. И только слово «знамения», «знамений» осталось при мне, увязавшись с газетой на столе, с расплывчатой черно-белой фотографией кометы, летевшей светлым вытянутым воланом в темноте космоса. Мне стало ясно, что комета что-то обнаружит, откроет, что касается меня, родителей, бабушек, прошлого, настоящего, и главное не упустить, верно прочесть, — я впервые произнес это слово применительно к себе, — знамение.
Шли дни, подходил объявленный астрономами срок, когда комета должна была максимально приблизиться к Земле, но ничего не случалось, и я почти уже отчаялся ждать. Каждый день я проверял, на месте ли подзорная труба отца, каждую ночь, дождавшись, пока все заснут, прятался за занавесками и смотрел в небеса, ожидая, собственно, не кометы, а каких-то перемен в небе, например в движении облаков, в свечении звезд, но ничего не находил.
И тогда я решился, попросил как-то вечером бабушку Таню рассказать, что она знает о комете. Она, будто ждала этого вопроса, сразу же сказала, чтобы я пришел к ней попозже, и открыла альбом для рисования. Через несколько часов я рассматривал ее рисунок.
Большой усадебный дом на холме, почти скрытый сумерками, отблескивающий стеклами. Низкий, по пояс, забор из жердей, у которого собрались два десятка человек, смотрящие в небо — белые старинные платья, белые летние пиджаки и брюки. А вверху, в иссиня-черной вышине, заглушая собой звезды, простерлась желтая, изогнутая, как скорпионий хвост, комета, брызжущая оранжевым из вздутой головы.
Кто эти два десятка людей, стоящие как друзья или родственники, почему, освещенные сиянием кометы, они замерли? Что за знак читают они в небе, что прозревают о своих судьбах?