Тема дезертиров была самой частой, старухи по-особенному, будто кусок сахара к чаю вприкуску, смаковали это городское слово, по частичке, по слогу; дезертиры, дезертиры, — повторяли они, и казалось, имеются в виду все беглецы, все бродяги, ушедшие в неустроенность, дезертировавшие, так сказать, из привычного миропорядка.
А может, то возникали в них воспоминания военных лет, потаенные, скрываемые из боязни, из страха ареста, — о братьях или мужьях, бежавших с фронта, тайно или получив какую-нибудь фальшивую справку; о погребах и дальних хуторах, лесных землянках, где укрывались дезертировавшие в суматохе отступлений сорок первого года. Залихватство, удаль были в интонациях старух, будто они ведали что-то им одним известное, спрятанное по застрехам, в щелях изб; какие-то отголоски, отзвуки давнего орудийного грома, грозных событий распирали их, требовали изложения, рассказа.
И как только мимо крайних деревенских дворов проходил незнакомый мужик в старом армейском х/б, поглядывая на развешенное белье или на вышедшую попить к большой грязной луже птицу, может, действительно подумывая что-нибудь стянуть, продать и похмелиться, старухи уже к вечеру знали, что у Нефедьевых-де видели дезертира. К бабушке Маре ее товарки несли свои истории на проверку, на удостоверение подлинности, как к нотариусу, чтобы бабушка Мара сказала, дезертир тот мужик, что глядел жадным глазом на гуся, или так, забулдыга; и бабушка Мара щедро подтверждала — дезертир! — словно понимала желание товарок жить не в какие-нибудь заурядные, а в последние, страшные времена — и вполне его разделяла.
Одновременно с темой дезертиров возникла и другая, давняя история, пересказывали ее дети, но пришла она от взрослых. История о том, как у мамы была дочка, в детстве она отшибла ноготь, и он остался на всю жизнь синячно-синим. Однажды дочка пропала, — обстоятельства назывались разные, — и мать искала ее по поселкам, по вокзалам, по рынкам, пока через полгода на дальней станции не купила у торговки на платформе пирожок с мясом из армейского термоса-бидона и не нашла в мясной начинке синий дочкин ноготок.
Старухи, все, как одна, казавшиеся бездетными (дети или не родились, или уехали куда-то далеко) — толковали о безутешной матери, исчезнувшей дочке и синем ноготке так, будто это случилось вчера, будто они лично знали обеих; и казалось, внутренне зная, что рассказанное — ложь, они сожалеют об этом и хотели бы, чтобы все претворилось в правду.
Третьей темой, которая как-то сама собой выплыла, вплелась в разговоры, были крысы; собственно, крыс никто не встречал, не было никаких крысиных нашествий, съеденных подчистую запасов зерна. Лишь изредка на дачах мелькала крыса, повадившаяся ходить к помойной яме; но было впечатление, что крыс — ждут. Если уже появились дезертиры и по вокзалам ищет свою пропавшую девочку-синий-ноготок безутешная мать, значит, где-то на подходе и крысы, уже скоро вместо безобидных мышей деревянные остовы домов будут грызть крепкие крысиные челюсти. А значит, нужно искать в сараях потерявшийся за ненадобностью крысиный яд, настораживать крысоловки и замуровывать глиной с толченым стеклом дыры в полу.
Бабушка Мара полюбила вспоминать, как в эвакуации зарубила лопатой рыжего пасюка, выскочившего на нее из подпола, и с каждым рассказом пасюк увеличивался, пока не достиг размеров собаки. С упоением преувеличения бабушка Мара рассказывала, как крысы умны, как трудно их отравить, как их боятся кошки, как пасюк, рассеченный лопатой, еще несколько секунд жил и с ненавистью глядел на нее. Складывалось ощущение, что речь идет вовсе не о животных, пусть и умных, хищных, опасных числом и упорством, а о каких-то монстрах, выходцах из потустороннего бестиария. И при этом поражало, что бабушка Мара и ее товарки будто когда-то уже видели монстров, здесь работала не фантазия, а именно некое знание. Я не мог понять, откуда оно, откуда берется такая интенсивность опаски, а потом понял, услышав разговор бабушки Мары с ее подругой бабушкой Верой.
В войну Вера работала на Ленинградском вокзале стрелочницей. В феврале или марте сорок второго года из Ленинграда пришел эшелон с эвакуированными, из вагонов посыпались крысы.
На соседних путях стоял состав с мукой, и крысы потекли ручейками через рельсы; состав охранялся, но несколько стрелков с винтовками растерялись. Вера схватила ломик, чтобы отогнать крыс от зерна, но потом поняла, что эти крысы объедали мертвецов на улицах Ленинграда, — об этом ей рассказывали эвакуированные, — выжили, питаясь человечиной, и сбежали из города в машинах вместе с уцелевшими людьми.