– О, улет. я те позже наберу, к?
– охуенно. го с пивком обсудим? есть пара идей.
– ну ты шутник, Евгений)))
Вот этот человек явно был лишним. Видимо, рефлекторно отправил.
– Женек, я сам все делаю, ты же знаешь. Но спасибо за инфу, посоветую.
– Я своим перешлю, мб кому надо.
– Лол. Ты куда пропал?
И так далее и тому подобное. Под ночь посыпались звонки, я стал теряться во времени. В мою студию, над которой раньше все хихикали, мол: «Впустую ты деньги тратишь, Алеев», выстроилась целая очередь из бородатых дядек с акустическими гитарами и типа душевными песнями о душе. Смех, да и только. Но реперы оказались смешнее.
– Мне восемьсот восьмой нужен, – пищала за спиной девка.
– Тебе в микрофон надо говорить громче, а ты шепчешь, – отвечал я. – Я понимаю, что мямлить сейчас круто, но харе – микрофон заводится тупо.
– В этом-то и прикол. Хэтов там цынь-цынь-цынь, – заверещал ее ухожер с дивана. – Чтобы как у 6ix9ine или Моргенштерна. Сейчас, я тут придумал хук.
– Давай мы сначала твою подругу запишем… – не оборачиваясь от компьютера, попросил я.
– Э, девочки, мальчики голые, – завыл парень. – Все вокруг беспонтовые.
Записывать таких – пытка, но недолгая. Как бы они ни «зачитали», что бы ни придумали – из говна конфетку не сделаешь – но, оказывается, в современной музыке «чем хуже, тем лучше». Странное дело! Несколько лет не слежу за этим миром, а там такая дичь творится… Может, стоит начать проявлять любопытство. Меняется все вокруг, один я остаюсь в поле, как камень под мхом прохладным. Ельцин-центр так и не прислал мне ничего: ни сценария, ни записей с репетиции. Видимо, забыли или решили не будить черта в омуте столицы Сибири. И правильно – я бы им все мозги сожрал, а потом в гробу заставил переворачиваться.
5.
Почти не спал. Появились деньги. Купил Лере по пути домой варежки с лисичками, милыми, скрывающими за взглядом зубки. Мы давно – очень давно – вместе не ужинали. Я уже забыл, каково это – уставать – не быть уставшим, измотанным – а именно уставать. Честный труд, максимальная вовлеченность приводит в движение все процессы в организме, и ощущение усталости после – несравненное блаженство. Это не на третьего работать или делать нежелаемое – это воля как она есть. Лера накрыла скромный стол: макароны, курица, бублики, чай, помидоры, огурцы… Можно было к этому добавить водочку, и не день, а праздник! Лера вилкой копалась в еде и не лезло в нее, ведь готовила она не для себя. Не хватало ей былого времени, когда мы жили вдвоем и маленькие деньги не вызывали проблем. У нее был я, а у меня – она. Теперь же это стало как норма, как обыденность, и иной раз стоило обратить внимание, чтобы на душе снова стало тепло.
– Кирюху на выходных поеду забирать, – сказала Лера. – Мать твоя бушует.
– Пусть бушует, – ответил я. – Потом все равно будет обижаться, что о ней не вспоминаем.
– Ты сам-то съездить не хочешь? – жалобно посмотрела на меня Лера.
– Нет, – ответил я. – Не хочу ее видеть.
– Но она же твоя мать.
– Не напоминай, настроение слишком хорошее. Деньги пошли.
– Откуда? – удивилась Лера.
– Музыку свожу, продюсирую всяких лохов. Непыльная работенка.
Зазвенели вилки, мы наелись. Пока Лера убирала со стола, я испускал изо рта тяжелый дым, и он, как лианы, заполнил кухню. Никогда лиан не видел, только в кино, но, наверное, они такие же, как паутина, только из чего-то более живого, не приносящего смерти. Лере никогда не нравилось, что я курю в квартире.
– Ты слышал, Николай Огаджанян умер? – ни с того ни с сего спросила Лера.
– Кто?
– Ты ему музыку писал в 2014-м.. Он худруком театра частного был, заслуженный артист России.
– Это тот пидор, кто заставил мальчиков голых бегать по сцене? – заверещал я. – Под мою музыку?
– Он умер, – оправдывала его Лера.
– Ну и прекрасно, бывает, – я потушил сигарету и потянулся к следующей. – Почему ты решила сказать об этом?
– Сейчас выбирают нового худрука. Ты не хочешь попробовать? Они вот гранты каждый год выигрывают. Им нужен, наконец-то, кто-нибудь, кто стал личностью не в Советском Союзе.
– А я тогда здесь при чем? Мое детство там и началось, стало основой.
– Но стал же ты собой не в Союзе.
– Да фиг его знает, Лера, – я задумался. – Думаешь, реально есть шанс?
– Почему бы просто не попробовать?
Выбор худрука проходил в несколько этапов, первым из которых было выкурить нервно пять сигарет около входа. Затем прослушивание. Лера заставила меня нарядиться и сделать серьезное лицо; представить, что иду я не на прослушивание, а на похороны. Брюки, рубаха, блестящие туфли. По пути к театру вся эта красота покрылась каплями дождя и грязи. Среди остальных театралов я выглядел просто смешно: тощий, зажатый, волосатая до смеху голова торчала из старого мешка; помятое от возраста лицо с бегающими по сторонам зрачками. Остальные как на показ: их одежда пестрела цветами, на нее никто не скупился; черты лица острые, словно бритвы, привлекали внимание и заставляли уважать; детские глазки не стеснялись смотреть друг на друга с пренебрежением. Кроме молодых пришли и старые критики, любители умных книжек и различной графомании, поганые поэты и другие люди, жаждущие величия, которое они якобы заслуживают. Молча развязалась война за удобное пожизненное место; завсегдатаи задних рядов, почетные долгожители и другие люди, прожившие дольше нужного. Их было много вокруг, саранча налетела!