У него был выпирающий вперед подбородок, тонкие губы, большие глаза, длинные волосы, прикрывавшие маленькие уродливые уши, но в отличие от писателей, в зависимости от черт лица предполагающих характер своего героя, я не стану этого делать, потому что зачастую подобное определение бывает неверным, ну, то есть в данном случае выдающийся подбородок может и не быть признаком сильно развитой воли, уродливые уши - не всегда говорят о таланте, узкие губы вполне могут, иметь и люди не злые, а сердитый, недовольный взгляд оттого, видимо, что этот парень, который только проснулся и сидит в постели, свесив ноги на пол, вчера здорово нагрузился, набрякался, назюзюкался, и теперь у него трещит голова и пересохло во рту.
В подтверждение своих слов могу сказать что я, например, хорошо знаю руководителя одного солидного учреждения, у которого вовсе нет подбородка, то есть подбородок-то у него, конечно, есть, но до того незначительный и сплюснутый, что вроде бы и нет его, но несмотря на тaкой изъян он весьма активно проявляет волю и держит в ежовых рукавицах все учреждение, в котором работают и люди с выдающимися подбородками - этим признаком сильной воли.
Однако увлекся я и отошел в сторону от едва начавшегося повествования. А пока я старался опровергнуть общепризнанной штамп в литературе, этот парень, что сидел в постели, уже успел умыться и теперь брился, едва удерживая бритву в дрожащих, непослушных пальцах. Мысли путались в его гудевшей голове, и когда стук тяжёлых старинных часов, висевших на стене в передней, проступал в ушах, ему казалось, что это своеобразный реквием по ушедшим минутам, невозвратно утерянным дням в его жизни. Когда он кончил бриться <и вторично умылся холодной, взбадривающей водой, с восторгом ощущая покидавшую его головную боль и унимавшуюся Дрожь в пальцах, и уже мог взглянуть на себя в зеркало без мрачных, угнетающих мыслей, раздался звонок телефона. Звонок показался ему слишком громким, подобно несчастью, ворвавшемуся в его воскресное утро. Тщательно вытирая руки и лицо, он смотрел на звонивший телефон, тяжело и туго соображая, кто бы это мог быть. Несмотря на воскресный день проснулся он рано - плохо спалось всю ночь - и был рад, что наконец-то наступило утро. А чтобы звонили так рано - он глянул на часы: половина девятого - это, пожалуй, было слишком большой редкостью, чтобы не воспринять ранний звонок, как гром в тихом утре одного из дней, который уже завтра станет прожитым и ненужным, как использованная бумажная салфетка. И только насухо вытерев руки - зачем торопиться, кому надо, подождет, а кому не очень - и звонить не станет,- он поднял трубку, и тут сообразил, что сейчас придется говорить, говорить какие-то слова, и этими, может, пустыми и никчемными словами начнется еще один день, а говорить сейчас было противно, от одной мысли о разговоре тошнило и хотелось крепко сжать зубы, но он уже держал трубку у уха, болезненно морщась, и в трубке послышалось резкое:
- Эй, чего молчишь?
- Кто это? - вяло и равнодушно спросил он.
- Это Таня... - Вы, вероятно, не туда попали, - промямлил он, вспомнив
что никакой Тани не знает.
- Ты что, не Самир?
- Самир, - признался он, теперь уже более напряженно вслушиваясь в звуки ее голоса.
- Ну, и я говорю, голос у тебя такой же, разве что немножко сонный. Я же Таня, Таня... Ты что, в самом деле не помнишь? Таня из Москвы... Жила на Тверском бульваре, недалеко от вашего института... Ну как, вспомнил?
- Вспомнил, - проговорил он, и тут на самом деле вспомнил, будто вспыхнуло и заполыхало в памяти, обдав все существо его горячим дыханием прошлого - да как же он мог забыть? Он чуть не заорал от неожиданно обрушившейся радости.Таня! Вот здорово! Ты что, в Баку?
- Ага, - она счастливо рассмеялась на том конце провода. - Я в Баку, и не успела приехать, тут же где-то посеяла сумку. Хорошо хоть записная книжка была не в ней, номер твой записан, вот позвонила...
Да, это она умела, подумал он, она теряла решительно все, что держала в руках, оставляла в такси, в кафе, в кино и в гостях перчатки, сумочки, парфюмерию...
- Ну что ты замолчал?
- А? Нет, так. Это здорово, Таня, что ты приехала... Честное
слово, здорово. Ты где сейчас?
- Возле аэрокасс. Стою тут, как дура, не знаю, что делать. Представляешь, все потеряла - командировочное удостоверение, паспорт, ключи, деньги... все... Что делать, ума не приложу...
- Прежде всего - не унывай. Дадим розыск, отыщется твоя сумочка. А теперь стой, как стоишь. Через пятнадцать минут я буду там. Будь спок, старушка.
- Ага. Я жду, Самир.
Он бросил трубку, торопливо оделся, вышел из дому, взял такси и поехал к кассам Аэрофлота. Подъезжая, он заметил ее - она стояла рядом с маленьким темным саквояжем, одиноко, всем, своим видом напоминая ожидание, и, казалось, нисколько не изменилась за это время, за эти...- он подумал, вспомнил - шесть лёт.
'- Подожди, - сказал он таксисту и вышел из машины. В эту минуту, не заметив его, она отвернулась, он подошел и тихо стал у нее за спиной. Она обернулась и вздрогнула.
- Ой, как ты меня напугал!
- Фраза из плохих фильмов. Я же сказал - стой, как стоишь.
Ну, здравствуй, Таня...
- Здравствуй, Самир.
Она поцеловала его в щеку. Он заметил, как задрожали ее губы, когда она потянулась к нему для поцелуя, и пальцы ее были холодные, прикосновение их к своей руке он ощутил, как легкий ожог.
- Спасибо, сударь, что выручаете из беды бедную девушку, на страшном суде вам зачтется.
- Пустяки сударыня, - ответил он, подлаживаясь под ее тон, хотя теперь, когда он увидел ее, меньше всего ему хотелось шутить. - Формальности по покойникам-документам, и еще большим покойникам-деньгам позвольте взять на себя. Постараемся их воскресить. Куда ты хочешь поехать?
- Я так устала, - сказала она, - этот ночной перелет и нервотрепка с пропажей. Боюсь, что в гостиницу мне уже не устроиться, - она взглянула на него, и он, за шесть лет успевший отвыкнуть от ее взглядов и ничего не сумев прочитать в ее глазах, сказал изменившимся голосом:
- Все будет нормально. Поехали, отдохнешь. Они поехали к нему. Отпирая дверь, он почувствовал ее взгляд на себе, и почему-то сделалось неловко, движения стали
скованнее, и он долго возился с замком. Отчего, боже мой, какая глупость, подумал он, ведь целых два года жили вместе, теперь я, видимо, должен относиться к ней, как к жене, с которой развелся шесть лет назад и с которой расстались друзьями. Вот так примерно. Черт, только этого не хватало, чертыхнулся он в сердцах про себя, замечая, как сильно дрожат руки. Он перехватил ее взгляд - она тоже смотрела на его руки. Тогда он бросил отпирать дверь, схватил ее, сжал в объятиях, будто давно утерянное родное существо, возвращения которого и не чаял дождаться... .
- Знаешь, - сказала она тихо, почти шепотом, когда, они, утомленные до того, что любые слова казались лишними и ненужными, лежали в узкой его постели, тесно прижавшись друг к другу и прислушиваясь к шороху сентябрьского дождя за окном, - и знаешь, иногда я думаю: господи, как это плохо, что человек ко всему может привыкнуть. И что бы ни случилось в его жизни, может жить и жить... - она горько усмехнулась.
Он почувствовал, как от этой усмешки разлилась горечь в сердце, сжалось сердце, застучало, затосковало.
- Ты, кажется, замужем была? - спросил он только, чтобы что-нибудь сказать.
- Была, - сказала она по-прежнему почти шепотом.
- Ты почему так тихо говоришь? - спросил он. |
Она подняла на него глаза и, не отвечая, еще теснее прижалась лицом к его груди. - Мы с ним разошлись два года назад, - прошептала она.
- А зачем? Понимаю, глупый вопрос...
- Можешь взять его назад.
- Но все-таки? Она помолчала. Потом проговорила неохотно:
- Не любила я его. Думала, можно и так жить, парень спокойный, неглупый, авось привыкну. Нет... Обманулась!.. Сил больше не было. Что ты молчишь, я не права? :