Морошкина еще раз вгляделась в мятый тетрадный листок в клетку и положила его в раскрытую картонную папку, где друг из-под друга выглядывали похожие листки. Она погладила обеими руками свою коллекцию и, словно желая быть услышанной, обратилась в пространство:
— Ваня, Ванечка, спасибо тебе!
Софья Тарасовна посмотрела на полку, где стояли папки с делами других несовершеннолетних. А не способны ли ее малыши как-нибудь невзначай догадаться о тайных страстях, искушающих Морошкину? Да нет, они скорее склонны наделять ее положительными чертами. Софья, кстати, уже не раз умилялась забавному свойству своих подопечных вменять ей виртуозное владение некими загадочными и безукоризненными единоборствами. На самом-то деле она если и помнила пару приемов для обезоруживания и конвоирования, то вряд ли смогла бы что-либо исполнить на практике, поскольку не обращалась к отработке боевой техники с момента окончания школы милиции. Да если и возникнет в ее жизни необходимость рукоприкладства, то ей вряд ли придется особенно рассчитывать на свои физические возможности, поскольку она их никогда достаточно серьезным образом не развивала. В детстве кроме школьной физкультуры Морошкина посещала секцию волейбола, иногда ходила на лыжах, и это, в общем-то, все.
Тем не менее Софья никогда не давала детям повода разочароваться в своих возможностях. «Пусть считают меня непобедимой, — рассуждала женщина. — По крайней мере, ни у кого, кто верит в эту легенду, не возникнет желания на меня напасть».
Вообще, зная работу милиции не понаслышке, Морошкина всегда с улыбкой смотрела фильмы или читала книги, герои которых — сотрудники силовых структур или благородные преступники — выполняли задачу, посильную лишь для хорошо вооруженной и подготовленной армии. Софья понимала, что подобная продукция создается для навязывания определенной идеологии, а заодно и зарабатывания баснословных денег, которые в свою очередь позволяли и дальше пропагандировать выгодные для кого-то формулы добра и зла.
Морошкина замечала, как постепенно чужеродные герои прорастают в извращенном и уменьшенном масштабе на российской почве: нашелся мальчик, возомнивший себя обладателем вечной жизни, и, решив проверить свое бессмертие, бросился на станции метрополитена под поезд; группа одноклассников, якобы воплотившись в вампиров, попыталась испить кровушки у девочки из нулевого класса. Да что перечислять детские выходки, называемые на должностном языке Сони преступлениями, если и взрослые оказывались не лучше.
Софья испытывала к своей работе сложные чувства, сильнейшим из которых все же оставалась любовь, — благодаря ей она, собственно, и продолжала свою милицейскую карьеру. Конечно, случалось, что Морошкина вдруг начинала убеждать окружающих, а больше других саму себя, что скоро навсегда распрощается с инспекцией по делам несовершеннолетних и вернется к своей мечте — учительствованию. Действительно, повторяла Морошкина привычные для остальных аргументы, действительно, она же не зря получала высшее педагогическое образование. Если по-честному, она всегда готова вернуться в школу, к нормальным детям, которые не колют себя наркотиками, не воруют велосипеды и не убивают других людей, в том числе и собственных родителей. Впрочем, если обычные школьники и совершают какие-то правонарушения, то учителю, даже классному руководителю, не приходится выезжать на места событий, вести дознание, опознавать трупы и сопровождать своих горе-подопечных в места лишения свободы, чтобы позже получать от прозревших подростков покаянные письма с радужными планами на будущую вольную жизнь и осторожными, но неуклюжими излияниями своих чувств по отношению к ней, их бывшему школьному наставнику.
Тяжелые судьбы детей, особенно трагические случаи с ребятами или с кем-то из их родных и близких, Соня воспринимала, пожалуй, почти как свои собственные страдания, но старалась никогда полностью не обнаруживать степень своего невольного сопереживания. Впрочем, иногда, часто в наиболее неудобный, как казалось Морошкиной, для работы момент, ее подводило бабье нутро. Так, объясняя детям или их родителям всю сложность и опасность их положения, Соня была способна вдруг зареветь, бессильная одолеть свою жалость к этим зачастую разоренным, растерявшимся и беспомощным людям. В действительности большинство детских судеб ломалось из-за неустроенности в семье, безработицы родителей и их отчаянного, безысходного пьянства.
Ваня Ремнев происходил из самой обычной семьи, выбитой новым порядком жизни в полную нищету и апатию и не нашедшей в предложенных условиях для себя достойной ниши. Главным человеком в семье Ремневых была бабушка Фрося, поскольку, несмотря на свой пенсионный возраст, она единственная получала достаточные для выживания деньги.
Доход бабы Фроси складывался из пенсии блокадницы, ветерана войны и инвалида, да еще приработка, который состоял в ежедневном хождении на овощную базу и Козий рынок, где пенсионерка выискивала или даже выпрашивала съедобные плоды. Добытые таким образом сливы или помидоры не только дополняли рацион семьи, но и могли быть проданы на том же рынке или у стен универсама. Кроме того, предприимчивая пенсионерка перепродавала сигареты, газеты, чулки, мыло, — одним словом, как она сама выражалась, «крутилась».
Дочь Евфросиньи Виленовны, Антонина, работала прежде и медсестрой, и продавцом, и даже уборщицей, но из-за своей страсти к спиртному лишилась всех мест и в итоге перестала даже пытаться куда-нибудь устроиться.
Муж Антонины, Корней, служил раньше в милиции, но из-за той же склонности к бесконтрольному пьянству после ряда происшествий был уволен. Позже он пытался найти себе место во вневедомственной охране или в частных фирмах, но запись о причине увольнения из МВД практически лишала его шансов на успех, а если Корнея и брали с испытательным сроком, то, быстро распознав его недуг, вскоре избавлялись от ненадежного работника. Несколько раз Ремнева принимали в фирмы по строительству и отделке, нанимали в грузчики, но и там его непременно подводило алкогольное пристрастие. В результате формальный глава семьи также перестал искать работу, а, попытав лихой разбойной удачи, получил срок и вернулся домой уже абсолютно бесполезным человеком не только для своей семьи, но, кажется, и для себя самого.
Антонина за время отсутствия мужа поменяла несколько любовников. Корней не смог вновь утвердиться в семье: бывшая жена отказала ему в прописке, хотя и позволяла жить на ее площади до первого скандала, после которого Корней отторгался от семьи на неопределенный срок.
Антонина, если бывала достаточно трезвой, вязала детские вещи, а потом отправлялась продавать изготовленные носки и варежки на рынок. Обычно на ее дневную выручку можно было купить два батона или сто граммов колбасы. Она же без всякого смущения скидывалась с другими рыночными обитателями на бутылку спиртного и возвращалась домой танцующей походкой и с нескромными надеждами на внезапное богатство.
Если дома оказывался Корней, то его ожидали скандалы с хмельной женой и язвительные укоры тещи, имевшей собственную однокомнатную квартиру, но регулярно навещавшей свою непутевую дочь, чтобы вновь попросить отдать ей на воспитание хотя бы Настеньку, которую еще можно было научить уму-разуму.
Баба Фрося тоже любила выпить, но в меру и не была, в отличие от дочери и зятя, столь зависимой от алкоголя. Евфросинья жалела дочь и презирала Корнея. Она часто вспоминала блокаду и то, как в некоторых семьях тайно, а то и явно мечтали избавиться от ослабленных и обреченных. В свою очередь бывший зять, словно догадываясь о фантазиях Евфросиньи, частенько желал ей скорейшей смерти в самых непотребных выражениях, за что, впрочем, и получал от бывшей жены легкие телесные повреждения.