— Поцелуй без усов как редька без соли! — не утерпел от комментария Корней и тотчас с тревогой посмотрел на гостей.
— Соображает, подлюга! — обернулся Тимур и продолжал: — Люблю этот запах! Возбуждает, правда?
Когда гости исчезли за оцинкованными дверьми, Ремнев устало побрел в свою каморку. Здесь он плюхнулся на обшарпанный деревянный стул с выползшей, словно плесень, из-под протертого дерматина ватой и закурил.
— Вот твари, а? Вот твари! — санитар заскрипел мелкими зубами, ударил кулаком по столу и тотчас испуганно прислушался, словно проверяя, донесся ли созданный им шум до опасных гостей. — Ничего-ничего, все у нас будет в порядочке!
Корней налил в стакан воды из пластмассовой бутылки, окунул туда кипятильник, включил его в сеть, но вскоре выключил, кинул папиросу в мусорное ведро, положил руки на стол, а сверху голову и задремал…
— Слышь, Корнеич! Вези сюда кого-нибудь живого! Папа по живому кончить желает! — Таран ворвался в каморку санитара и тряс его за расслабленное от сна плечо. — Да проснись ты, трупоед! Вот те бабки! Сколько здесь есть — все твои, только давай оперативней: одна нога здесь, другая там! А то он меня самого отъелдачит!
— Да где же я тебе здесь возьму живого-то? Самому, что ли, в позу врага народа становиться? — Ремнев уставился куда-то выше головы Дмитрия. — Или им с отделения какую-нибудь клячу притаранить? Медсестру, что ли? А если она там все это безобразие увидит, потом-то что будет? Ну и клиенты, прости господи! Ладно, давай капусту! Ты тут покарауль, покудова я бегаю, чтобы мои жмурики не убегли, я сейчас постараюсь решить вопрос в положительную сторону.
— А если ты, говнюк, решишь вопрос в отрицательную, то лучше и не возвращайся: я тебя сам запорю! — Таранов гневно глянул на санитара и показал ему мощный тесак с удобным желобом для стока крови. — Видал такую штуку?
— Да я уж постараюсь, Димочка, — с испуганным заискиванием улыбнулся Корней. — Я тут не первый год работаю, всякое бывает! И такие аварийные ситуации случаются. Ну, я побежал, ладненько?
ДЕНЬ ВОСЬМОЙ
Глава 22
СЕМЕЙКА БЕБЕНЕ
Как это дивно, когда тобой обладают! Какие фантастические, безумные картины возникают в воображении — хочется писать стихи, петь, летать, превратиться в облако, исчезнуть, раствориться без остатка в нем, в любимом, в господине, в этом неутомимом мальчике, который, кажется, копил свои силы только для нее, для Софьюшки, для маленькой избалованной девочки, живущей прямо на набережной Невы и любящей иногда надевать милицейскую форму, для Софьюшки, которой все больше хочется все больших наслаждений! Что она еще может ему дать, чем угодить, какой восторг вызвать в его неискушенном любовью сердце? Милый мой, нетерпеливый, порывистый! Как же тебе объяснить, что нам теперь никуда не нужно торопиться: мы — вдвоем, и это главное!
Ваня опять вскакивал ночью и что-то записывал на клочке бумаги. А, вот оно, его новое творение! Морошкина взяла в руки тетрадный листок, расположила его так, чтобы он попадал под розовый рассветный луч света, проникающий в расщелину между шторами, и прищурилась:
Конечно, она, может быть, очень мало что понимает, как принято выражаться, в серьезной поэзии, да и он, ее ласковый мальчик, тоже необязательно оформится в литературную знаменитость, но ей его стихи нравятся. А что она еще может сказать? Она ведь, в конце концов, действительно не литературный критик! Только вот что было бы интересно знать: кто это и когда сказал ее малышу «прочь», кто его, не любя, оттолкнул, кому он обещал, что больше не будет? Если это про нее, про Соню, то она тут как бы и совсем ни при чем, а что же это тогда, поэтический вымысел? Вот тут-то, наверное, у нее и сказывается отсутствие соответствующей базы?!
Софья продолжала смотреть на своего юного любовника и в который раз проигрывала в уме всю историю их знакомства, дружбы и любви. Действительно, что стоило ей иначе с ним заговорить при их первом знакомстве, спугнуть легкий интерес, который инспектор ОППН почему-то вдруг вызвала у несовершеннолетнего подростка из неблагополучной семьи? А потом, да, потом все было как в сказке…
Да, случись такое в незабвенные советские времена, еще неизвестно, чем бы вся эта эпопея для майора милиции Софьи Морошкиной закончилась. То есть, вне всякого сомнения, финал сей басни был бы очень печален и поучителен для бесклассового общества, называемого еще обществом реального, развитого или какого-то там еще социализма (все эти определения и формулировки выветрились из Сониной головы столь же быстро, как и обещания вождей обеспечить всем гражданам отдельное жилье, привести СССР в скором времени к коммунизму и другие замечательные, но не всегда понятные посулы).
Скорее всего Соню вначале бы осудили внутри ее коллектива, потом уволили бы из рядов правоохранительных органов и уже в таком виде, осужденную и беззащитную, словно устрица без ракушки, подвели ее под соответствующую статью Уголовного кодекса, в котором Морошкина и сейчас смогла бы назвать по памяти три-четыре статьи, под которые бы подпадали ее аморальные, криминальные и, конечно, глубоко антисоветские деяния, направленные против всего прогрессивного человечества.
Хорошо, а почему она должна была себе отказать в этом шансе? Что она, вообще-то, в своей жизни видела? И что, кстати, еще увидит? Да наверное, уже не более того, что видела.
Да, но если я люблю человека, тем более столь молодого, годящегося мне в сыновья, то неужели я не могу дать ему нечто пусть не большее, но иное, чем секс с седой, беззубой старухой? Нет-нет, Сонечка, зачем ты себя так уничижаешь? Ты же сама прекрасно понимаешь, что, в общем-то, не так уж и плохо сохранилась для своих… Да-да, вот именно, радость моя, для своих! А ему-то сколько сейчас, ты хоть помнишь, ветеран остеохондроза? Что ж, конечно, Ванечке было не очень радостно слышать, когда у нее при нем несколько раз хрустели изношенные суставы. А ты уверена, что это было несколько, а не много раз? По-моему, с тобой это происходит, прости, каждый раз, когда… Ладно, хватит, не добивай меня! Хорошо-хорошо, не буду вдаваться в интимные стороны, ты, кстати, всегда была ханжой и фарисейкой! Ну вот за это спасибо, милая моя!..
В квартиру Морошкиной позвонили. Ой, кто это? Господи, да это же Лариса Мультипанова! Ну, ничего-ничего, Ларочка — свой человек, хотя продаст — не продешевит! Правда, у нее и самой жизнь не сахар: сын — инвалид, дом сгорел! Она еще хорошо держится, хотя, по информации Феди Бороны и Бори Следова, Мультипанова — глубоко замаскированная преступница, участвующая в криминальном усыновлении и удочерении детей, продаже квартир и прочих грехах. Что ж, это, пожалуй, вполне может быть — такое сейчас время! Впрочем, Софья не раз вспоминала свое удивление, когда из шкафа, стоящего в кабинете инспектора по охране детства, вдруг посыпались бесчисленные коробки с конфетами и печеньем, духи и прочая косметика — все это были дары тех, с кем Лариса общалась, в общем-то, по долгу службы.
Морошкина нехотя поднялась из кресла, в последний раз глянула на свое разметавшееся по дивану сокровище и отправилась встречать инспектора по охране детства.
Когда Соня открыла дверь и глянула на Мультипанову, то ей тотчас показалось, что ее гостья еще за дверьми почувствовала, что Морошкина не одна. Ну как это у нее получается? Чутье, интуиция, телепатия? А может быть, это Софья так зациклилась на своей странной личной жизни, что ей теперь просто мерещится чужая осведомленность о присутствии в квартире ее юного спутника? Конечно, самой ей на это будет сложно ответить, но, во всяком случае, выражение Ларкиного лица оказалось настолько простецким, какого инспектор по охране детства ни разу не замечала у нее даже при работе с ее наиболее умственно-отсталыми подростками. Да нет, чует, змея, все чует!